Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

– Простите… что происходит? В честь чего праздник? – спросил Андрей и виновато улыбнулся за бестактный вопрос, считая себя уже почти помешанным.

– Да вы что?! Откуда? – весело воскликнула девушка. – Революция! Мы делаем историю! – И прижалась к парню. Меняем власть! Будем жить по-другому! Счастливо и хорошо! Власть народа! Для нас!

«Киев!» – мелькнула догадка, и лицо мужчины видимо так поразило пару, что оба, секунду помедлив, громко рассмеялись. Люди вокруг снова обернулись.

– Но почему?! – перекрывая грохот музыки, прокричал Андрей. – Почему вы думаете, что счастливо и хорошо?! Кто вам сказал такое?!

– Все! Вот они! Разве не видите?! – парень наклонился в его сторону. – Вон, – и указал на край сцены, где стояли несколько человек в куртках и пальто. Двое были в галстуках. – Это наши! За ними хоть в бой! Даешь революцию! – Он вскинул руку в сторону певицы.

– Даешь!!! – подхватили вокруг.

– Так ведь было уже! – Андрей начинал понимать происходящее. – Было же! Не раз! И майдан, и концерт! И обещания! И Эльза! Сколько ж можно?!!! Только убивали! Не дали ведь ничего! Никому! И здесь, у вас тоже!

– Тогда были не те люди!.. – Девушка подпрыгивала в такт музыке, – они обманули нас!

– Почему же верите теперь! – не унимался мужчина. – Этим?! – И кивнул в сторону сцены.

Парень вдруг посерьезнел:

– Да может вы и правы… но что же делать? Весело. Будем надеяться… И хоть песни послушать…

Девушка тоже перестала плясать, но, продолжая улыбаться, переводила взгляд с парня на мужчину:

– Какой вы странный! Вам не нравится?! Да откуда вы? Кем работаете?

– Читаю лекции по литературе… книги пишу… – уныло пробормотал Андрей.

– Ой, как интересно! Писатель! То-то шляпа в руках! Тогда, конечно, вы нас не поймете! А мы… мы вот гуляли да вышли на Крещатик, а здесь праздник! Так ведь, милый?! – Она снова поцеловала спутника.

– Послушайте, я много читал… очень много, поверьте… – Андрей не знал, как выразить мысль. Будь это в аудитории, всё было бы ясно, но здесь… – В семнадцатом, – быстро заговорил он, – большевики обещали то же самое! То же самое! Разве не читали?

– Ну, вы хватили! – парень рассмеялся. – Ленина еще вспомните! Вон, у нас его валят на мостовую!

– Так говорили-то одинаково, слово в слово: власть народу, будущее счастье! А взяли кровь! Тех молодых, таких же! Вашу кровь! А вот себе-то, обещанное… ухватили! Бандеру тоже, было время, валили! Теперь – ставят! А у вашей девушки… ведь будет… будет чужой ребенок…

Однако пара уже не слушала его. Как никто и никогда. Вечная карусель заблуждений своими чудовищными жерновами перемалывала знакомые и одинаковые в веках жертвы. Сначала с усмешкой и песнями. Потом со стрельбой и кровью. А в конце с плачем и похоронами – свобод, знамен и обещаний. Но этих молодых людей захватили другие голоса, другие песни, другие обещания. Так им казалось. Как и миллионам прежде.

Андрей попытался улыбнуться, но только расстроился, и тут же остолбенел: брусчатка стала розовой. Мужчина мог поклясться: ее цвет минуту назад был обычным, серым. Он присмотрелся: стыки между камнями наполнялись красноватой жидкостью, которая, растекаясь, заполняла новые и новые углубления, ямки и выбоины. Он поднял глаза, выдохнул, соображая, что делать, и бросился в группу людей рядом.

– Смотрите! Смотрите! – закричал он, расталкивая их и указывая вниз. – Это кровь! Кровь! Уже! Нужно что-то делать! Боже! Ну, как же так?! Опять! В который раз! Уходите отсюда! Уходите!!!

Но никто не видел, не хотел и не старался. Несменяемый круговорот событий, веры и надежд, по сути и назначению объединяющий их, представился Андрею сатанинской пляской, оргией крушения мысли, разумности и смысла.

Люди расступились, удивленно переглядываясь. Кто-то, усмехаясь, жал плечами, кто-то отвернулся. Молодая женщина с коляской, укоризненно посмотрела на него:

– Стыдно, мужчина! Такое происходит, вон, даже с маленьким… чтобы помнил. Будущее наше… а вы с шутками!

Она покачала головой и помахала рукой артистам – там уже грохотал рок.

«Ты-то как сюда попала?» – мелькнуло в голове парня, но вырвалось другое:

– Да не происходит, а творится! Творится! Понимаете?! Женщина! Не создается, а рушится! Не в жизнь, а на смерть зовут они вас… – и вдруг осекся: из всей толпы, на огромной площади, чей-то взгляд был остановлен на нем. Только один. Будто кто-то понял, что не зря этот человек появился здесь, не зря оставил себя, лишил самого дорогого. Андрей осторожно, боясь спугнуть незнакомое внимание, повернул голову.

Мальчик стоял один.

Как он попал сюда? Что вытолкнуло его в эту необузданность страстей, лжи и лицемерия? Какое великое начало в человеке, сохраняя ребенку зрение и лишая того же взрослых, привело его сюда?

Среди скачущей и ревущей толпы, среди флагов и песен, дыма, фейерверков и речей, только одно существо в толпе широко раскрыло глаза, будто найдя второго, такого же. Кто понимал, чувствовал и удивлялся вместе с ним, ища ответа и помощи в отчаянном крике смысла. Только этот ребенок знал, как мама и он останутся без отца, который давно укрыт от них знаменами и призывами, и которого отнимет у них чудовище революции. Руками галстуков и шляп, людьми, что покинут бушующее море на лимузинах и под охраной. Понимая для чего сделают отца, мужа и любимого временно героем временные люди временных перемен. Скрывая цели и обманывая народ. В этом взгляде ребенка, который нельзя ни вынести, ни оттолкнуть, укрылась правда жизни. Укрылась от масок, прикладов и пуль. Правда, в которой пропасть между отцом, матерью, семьей и опьяненных «кровавой» платой лидеров. Горем, беспощадно сеянного ими. Расчетливо и продуманно. Холодным сердцем и грязными руками. Именно такое сочетание выбирал рок.

Но мальчик рассмотрел правду, будто только ему было доступно видеть страшное время безвластия, растоптанной жизни, ее распятия и погибели. Будто только он обнимал изнасилованную сестру, бабушку в слезах, укрывая от каких-то злых дядек с оружием, избивающих мужа соседки палками и прикладами. Выкрикивая при этом жуткие слова. Слова, которые слышит и сейчас: «Слава Украине!» Слышит не как все. Слова, под которые смеются, поют и ликуют призраки на сцене, и от которых будет стыть кровь чуть погодя, у самих взрослых.

Андрей видел уже эти глаза. Не потому что они были знакомы, или встретились когда-то, а потому что одинаковы у детей. У всех на земле. И одинаковость та, незаметная в обыденной жизни, бросается к вам в переломах ее, режет, умоляет и стыдит. Просит остановиться и прижать. Глазам страшно – они страницы истории. Настоящие. Искренность страха, такая знакомая людям, всегда обманывает их… но не детей и строки. Они знают финал. Просто первые не могут сказать, а вторые – ждут. Им уже показали тот день, в прошлом и будущем мира. Одинаково беспощадного. Одинаково бессмысленного. Одинаково отчаянного…