В. Галечьян - Четвертый Рим

Раз за разом употреблял профессор свой вопрос, и вдруг он «сработал». Трусливый Петя начал «колоться». Правда, делал он это очень аккуратно, не теряя долларовой перспективы.

— Зарок я дал, — твердил Петя упрямо. — Не открывать ничего, что видел. Вы нас, — обратился он с укоризной к директору, — Станислав Егорыч, сами учите правде и слово держать. Как же я солгу перед товарищами своими.

Делать нечего, директор распорядился привести товарищей. Привели, но не тех. Тут ошибся уже служка. Он снял двух с ближайших коек. Эти двое разом сознались, что они и есть ближайшие и единственные Петины друзья. Петю все очень уважали, так как он единственный в интернате был сын генерала. И внешность соответствующую имел.

Целый час убил на них Лада, пытаясь выяснить, что они делали ночью, причем злокозненный Петя утверждал, что немедленно все расскажет, как только его товарищи сознаются.

Однако мальчики оказались крепкими орешками, потому что в самом деле спали мертвым сном и ни о чем не ведали.

Наконец Лада сказал им вот что:

— Я и подумать не мог, что ложь и злокозненность так далеко успели пролезть в ваши юные души. Скажите мне, ради чего я трачу на вас свое академическое время, когда я мог бы сейчас возглавлять педагогическую миссию в Париже или, скажем, на Сейшельских островах, где круглосуточно в течение всего года стоит тропическая температура двадцать восемь градусов в тени, где бродят очаровательные светло-коричневые, как шоколадное эскимо, аборигенки.

Я изучил досье на каждого из вас. Вот вы, Сморчевский, любите Алину из параллельного шестого «б», а вы, Ботинкин, больше жизни помешаны на воскресных кремах и джемах. За ваше несносное поведение, за ложь и предательство данииловских традиций я мог бы выслать вас вон из интерната, и если я не делаю этого, то только в надежде, что вы исправитесь, перестанете болтать о том глубоком сне, в котором вы якобы находились, и честно опишете свои ночные приключения.

Если же вы будете упорствовать, мы перейдем к иным методам воздействия, — со всей возможной строгостью в голосе стал угрожать Лада, смутно представляя, что же делать дальше.

Но никакие угрозы не могли заставить честных мальчиков признаться в том, о чем они не ведали.

В этот момент воспитатель, видя, что педагогические теории никак не помогают в допросе, притворно сделал круглые глаза и произнес удивленно:

— Позвольте, да Петя вовсе не с ними дружит.

— Кого же ты мне прислал? — взревел Лада, но педагога не тронул, только велел быстренько бежать в спальню и привести кого надо.

Илия и Василий, увидев Петю в директорском кабинете, оторопели.

— Предатель, — прошипел Илия, но Петя только передернул плечами.

— Станислав Егорыч, — поспешно обратился Петя к Ладе. — Я от своих слов не отказываюсь. Как только мои товарищи скажут вам, где мы с ними ночью побывали, я все, что знаю, добавлю.

Илия запустил в Петю возмущенный взгляд из-под густых красивых ресниц, оценив способ передачи информации.

— Но почему же ты, — спросил Лада устало, обращаясь к Петру. — Почему ты сразу не предупредил меня, что приходившие раньше два школьника не те, с которыми ты провел всю ночь?

— Разве вы мне бы поверили? — удивился Петя. Оценив ситуацию и даже определив метод, которым всю его шайку вычислили, Илия вдруг с размаху бросился на колени и завопил:

— Прости меня, святой Даниил, за то, что тайну твою выдаю.

Далее Илия безо всяких расспросов поведал изумленному Ладе, что вчера в три часа ночи, выйдя с товарищами по малой нужде, увидели они свет, исходящий из двери отца Авакума, такой нестерпимой яркости, что закрылись сами собой глаза, а когда они их открыли, то увидели, как в обнимку с батюшкой идет вниз некто во всем полосатом, как матрац. Они-де проводили святой призрак вниз до выхода на улицу, а затем, чтобы не смущать воскресшего духом Авакума, удалились с большой осторожностью к себе в спальню, где тотчас заснули.

Выслушав его версию, Петя чуть заметно кивнул, давая понять, что в сторону не уйдет. При этом он осторожно показал на Василия, которого надо было контролировать.

Лада мог только руками развести. На какое-то мгновение он поддался соблазнительной мысли, что в самом деле некто в полосатом посетил ночью священника, но потом вспомнил его рябое, хитрое лицо и усомнился. Но и поверить, что священник сговорился с детьми, он тоже не мог. Ведь в таком случае дети были бы должны сами распространять слухи о божественном видении, а не прятаться от директора. Оставалось последнее средство — пригласить отца Авакума и устроить всем четверым очную ставку.

Священнослужитель, торжествующий свою победу над мальчишкой, как он называл Ладу, был также изъяснениями Илии весьма поражен. Тотчас в уме у него составилось объяснение многим малопонятным прежде событиям. Однако под пристальным взглядом директора мог он лишь принять по возможности скромный вид и только изредка осаживал Илию гневными взглядами. По всему интернату прокатилась волна изумления, и трое наших героев стали самыми знаменитыми после отца Авакума людьми.

На следующий день после уроков батюшка вызвал троих своих адептов в ту самую спаленку, из которой был ими унесен. Пришел только один Илия, потому что Петя и Василий выступали с отчетом у старшеклассников, которые с большим скепсисом отнеслись к их рассказу и разными коварными вопросами пытались сбить их с толку. Когда отец Авакум повернул к Илие свое лицо, мальчик чуть не прикусил язык от изумления. Лицо отца Авакума было сплошь зеленым, как огурец. Только красный нос торчал среди ровного зеленого цвета щек и подбородка. Это отец Авакум лечил свои ушибы специальным огуречным бальзамом.

«Сейчас будет пытать о документах», — решил Илия, и твердое намерение не выдавать себя отразилось на его замкнутом лице.

Однако отец Авакум вовсе был не такой дурак. Уже все он понимал, даже каким образом удалось его усыпить, только никак он не мог найти форму, при которой мог бы зайти разговор о документах. Начать такой разговор было для него равносильно саморазоблачению, потому что явно выказалось бы то, что при всей ясности как для него, так и для мальчика было выгодно обоим держать глубоко внутри себя.

Поэтому отец Авакум приступил совсем с другой стороны.

— Я хочу с тобой посоветоваться, — сказал он мальчику, — потому что твердо уверен в твоем уме и скромности. — Есть у меня подозрение, что некоторые наши педагоги используют злонамеренно наш интернат для совсем других несвойственных ему задач. Ты ведь не генеральский сын, как Петр, чья карьера видна невооруженным глазом. Однако же и не безродный сын, вроде Васи, который в лучшем случае может рассчитывать на должность писца в департаменте педагогики, и то если будет ноги пошире расставлять и задницу свою не беречь. Тебе же нужен покровитель, который сможет обратить тебе же в пользу твои несомненные способности и некоторую склонность к авантюризму. Что я под этим понимаю, ясно и тебе и мне, и мы поговорим на эту тему как-нибудь позднее, когда, во всяком случае, сойдут синяки с моего лица и я смогу появляться на людях без грима.