В. Галечьян - Четвертый Рим

Ему казалось, что никогда в жизни он не встречал ничего желаннее, чем эта затянутая в белый халатик стройная женская фигурка с высокой грудью и подбористым маленьким задком. Он зажмурился и застонал. Медицинская сестра с испугом посмотрела на него и стала суетливо собирать свои записи.

Лечащий врач, казалось, ничего не замечала, пока дрожащая рука не легла ей на грудь и хриплый голос не произнес над ухом: «Умоляю».

Самой ужасной оказалась сила страсти. Преодолев сопротивление женщины, психолог взял ее тут же на протертом диване ординаторской и вроде бы насытился. Теперь, идя по коридору в обратном направлении, он сожалел, что так быстро ее отпустил.

Он не стремился узнать, что она чувствовала и думала, лежа под ним, как она его приняла и что с ней сейчас. Он воображал ее ни как живого человека, а как объект неудовлетворенного желания и с каждым шагом, удаляющим его от лечащего врача, похоть вновь усиливалась. Рывком открывал он одну дверь за другой в поисках медперсонала и, к своему счастью, застал в третьей по счету палате ту самую ядреную медсестру, которую спугнул в ординаторской. Согнувшись в три погибели сестра склонилась над постелью спящего больного с градусником в одной руке и уже наполненной уткой в другой. Этого больного психолог сам изучал в лучшие времена, пока тот еще мог ходить, но многочисленные психотропные средства сделали его беспомощным инвалидом, который спал двадцать четыре часа в сутки и делал под себя.

Психиатр на цыпочках вошел в палату и осторожно прикрыв за собой дверь. Медсестра, не меняя позы, разглядывала градусник, а больной лежал с закрытыми глазами и едва дышал. Распаленный новым приступом желания врач медленно приближался к новой жертве. Он уже протянул вперед руку, чтобы схватить ее, как вдруг от напряжения с его брюк разом осыпались все пуговицы и с костяным стуком запрыгали по полу.

Предупрежденная таким образом медсестра резко обернулась и, увидев бешеные глаза психолога, с криком отчаяния бросилась под кровать. Стеклянная утка выпрыгнула из ее рук и вновь нырнула под одеяло к больному, который, казалось, ничего не замечал. С утробным рычанием психиатр, на лету сдирая штаны, повалился под кровать и в темноте нащупал толстое бедро медсестры. Она одна занимала все подкроватное пространство, и когда психолог попытался пролезть к ней, то обнаружил, что под кровать не проходит. Взмокнув мгновенно от желания, он схватил медсестру за ногу и попытался выдернуть из-под кровати, но она отчаянно визжала и отмахивалась свободной ногой, так что вытянуть ее было столь же сложно, как отодрать рыбу-прилипалу от камня.

Еще более распаленный ее сопротивлением врач вскочил, сорвал с себя остатки штанов и трусы и, схватив кровать за стальную спинку, попытался перевернуть вместе с больным, дабы высвободить женщину из ее добровольного плена. В воспаленных своих мыслях он уже срывал с нее халат и одежду и заваливал здесь же на половике, но кровать оказалась привинченной к полу специальными крепежными болтами и не поддалась. В неистовстве врач в кровь разодрал руки о железные углы и, оставив свою затею, снова нырнул под кровать. Прильнув боком к жертве, он попытался совершить половой акт прямо под кроватью, уже не разбирая, с какой частью тела имеет дело. Почувствовав на себе его жадные руки, медсестра закричала еще пуще, чем приманила китайца, который только что вернулся из города и направлялся в свои привилегированные апартаменты.

Когда китаец вбежал в палату, он увидел ритмично дрыгающий голый зад, каждое движение которого сопровождалось возней и страшными криками из-под кровати. Не разобравшись, он решил, что это кричит больной, лежащий на кровати, и что его утонченным способом насилуют снизу. Чтобы спасти несчастного человека, он с размаху ударил носком сапога по заду и, схватив голову больного вместе с подушкой, пытался поднять его с постели.

Далее события развивались следующим образом. Больной, который десять лет пролежал неподвижно, вдруг пережил жесточайший нервный стресс, в результате которого сам вскочил с кровати, без особых усилий вырвал привинченную к полу спинку и, широко размахнувшись, ударил китайца так, что последний отлетел на несколько метров к двери и застыл на полу. Медсестра, увидев, что потолок над ней начинает подниматься, выскочила с другой стороны поднимающейся постели и ринулась, не разбирая дороги, к выходу. Второпях она наскочила на китайца и, перелетев через него, с грохотом свалилась рядом, потеряв от страха сознание. Больной же с чувством исполненного долга лег рядом с ней и закрыл глаза. Когда иступленный психолог обнаружил, что его дама испарилась, и вскочил на ноги, он увидел перед дверью трех неподвижно лежащих людей, причем ни один из них не дышал. Потрясение от этого зрелища было так велико, что похоть мгновенно его оставила. Психолог осторожно, на цыпочках, представляя собой странное зрелище человека, одетого сверху в половину смирительной рубашки, а снизу вовсе голого, перешагнул через них поочередно.

— Повесят, — бормотал он, мчась по коридору к кабинету, — или расстреляют. Нет, за три трупа обязательно повесят или перережут горло гильотиной.

От страха у психолога поднялись дыбом волосы, к тому же, несмотря на ужасное состояние, им снова стала овладевать похоть, что получило свое выражение в его облике. С поднятыми, как на сапожной щетке, волосами и прямым, как копье, членом, он ворвался к себе в кабинет, где обнаружил профессора Тойбина, излагающего его законной супруге некоторые тезисы прямо в постели. Никто не знает, что было потом, однако профессор неделю не мог сесть на заднее место, а супруга психолога удивительным образом снова его полюбила и ходила с темными кругами вокруг прозрачных от страсти глаз.

Гениальное провидение Наперсткова объединило историков, и вот, преодолевая во имя истины взаимную неприязнь, они собрались на Ученый Совет во дворе. Скорее это был даже не научный шаг, ибо гипотеза о выходе в фонтане бассейна оси мировой истории за прошедшие дни прочно укоренилась в головах профессоров. Математико-статистические расчеты с абсолютной очевидностью свидетельствовали о невозможности случайного нахождения в одном месте трех величайших историков, к тому же дополняемых многими другими весьма достойными личностями. Постулаты теории Вызова-и-Ответа и антропогенных ландшафтов, а также эзотерического христианства еще более убедительно подтверждали наблюдение. Так что свидание скорее было тщательно рассчитанным с обеих сторон дипломатическим шагом.

Поскольку старожилы прочно держали оборону, переговоры начал Наперстков.