В. Галечьян - Четвертый Рим

Чуть высунувшись из двери, Никодим жестами привлек внимание Нарцисса и поманил его к себе, но тот отмахнулся, занятый своим делом. Сев на голую грудь певца, он старательно дул ему в открытый рот, стараясь таким образом обеспечить приток свежего воздуха.

Тогда Никодим сделал несколько осторожных шажков по коридору и залетел в первую же дверь. Оказалось, что он попал куда надо, потому что палата в полном составе праздновала день созревания бочки с брагой. Эта бочка была заложена неделю назад и только терпение мудрых психов, которые каждый день бегали смотреть на поднимающиеся со дна бочки бродильные пузырьки, помогли браге выстояться.

Теперь пациенты сидели вокруг стола с большими кружками и с ужасом смотрели, как медленно опорожняется бочка. Дело в том, что по обычаям психбольницы, сохранившимся еще с режимных времен, спиртное нужно было выпить сразу, не отходя от тары. Восемь сопалатников были поставлены в тупик необходимостью выпить минимум двадцать пять литров настоенной на глыбе слипшихся леденцов браги. Появление Никодима они восприняли как благодеяние, потому что на девятерых все же пить было меньше, и тут же налили ему штрафную. После третьей штрафной Никодим, сохраняющий ясность мыслей, сказал, что в соседней палате под кроватью у него хранится вполне еще годный китаец с тремя приятелями, которые с удовольствием помогут разделить бремя алкогольной ответственности.

Как он и рассчитывал, в соседнюю палату был снаряжен отряд из четырех психов со свернутыми в веревку простынями. Их вторжение в палату Никодима было поспешным и грубым. Застигнутые врасплох, двое спортивных молодых людей едва успели распрямить свои плечи, как были связаны по рукам и ногам пьяными дегустаторами и вместе с обретенным под кроватью китайцем торжественно внесены за стол.

Как только молодые люди пытались объясниться, в раскрывающиеся пасти тут же вливали брагу, причем всякая попытка выплюнуть пьянящую жидкость прерывалась мощным ударом кулака в спину. Несмотря на просьбы Никодима, китайца тоже принесли к столу и, развязав только руки, накачали брагой наравне с остальными.

Сначала Никодим следил за состоянием своих врагов и связанного друга китайца, но после десятого тоста, от которого нельзя было ни отказаться открыто, ни сплутовать, ему стало все равно. Как сквозь туман наблюдал он появление ожившего Орфея и Нарцисса; за ними в дверь просунулась голова третьего члена группы захвата, который с удивлением, перешедшим в ужас, изучал своих абсолютно пьяных напарников. На счастье Никодима, все сотрапезники пришли в такое состояние, что с трудом узнавали друг друга. Поэтому незваный гость стремительно убрал свою голову назад в коридор и видимо побежал за подмогой.

Помощь, конечно, была нужна, потому что один из агентов тайной полиции, незаметно развязавшийся, уже поменял свой ультрасовременный пистолет на десять ампул промидола, которые пытался проглотить, не разбивая, одну за другой, и только неспособность его желудка хоть что-нибудь еще принять в себя сохранила ему жизнь. Другой, потерявший свой пистолет после третьей кружки решил, глядя на голого Орфея, что находится в борделе, и все время совал единственный свой металлический рубль за ворот рубашки Никодима, называя его своей милашкой и требуя уединения. Сам Никодим вовсе не оскорбленный тем, что ему тычут в грудь серебряным рублем, путая с публичной девкой, прилагал все усилия, чтобы распеленать китайца. Правда, ему казалось, что китаец этот имеет всего месяцев семь-восемь от роду и его необходимо перепеленать. Китаец же возражал против освобождения, крича, что еще никогда в жизни так спокойно не жил и что, мол, когда он еще дождется ситуации, когда брага сама течет в рот.

Однако с каждой выпитой кружкой сопротивление китайца ослабевало, и Никодим успел развязать его до того момента, когда сам погрузился в глубокий, все затмевающий сон.

Проснулся он глубокой ночью, с ужасом посмотрел на полупустую бочку, вокруг которой в самых невероятных позах спали психи, и, подхватив ни на что не реагирующего китайца, шатаясь, побрел с ним в туалет. Ему понадобилось полчаса, чтобы прочистить себе желудок и мочевой пузырь и затем, подхватив не приходящего в себя старика, выскользнуть во двор психбольницы и далее на улицу.

«Унести вовремя ноги» — этот девиз Никодим соблюдал неукоснительно.

В истории нет единого человечества. Оно со всей очевидностью не существовало в прошлом; не может оно возникнуть и в будущем. Полем для разъединения всегда будет политика, как следствие человеческой свободы, преодолевающей все данное. Именно поэтому среди сумасшедших происходили постоянные пертурбации. В ходе одной из них монах сблизился с Губиным.

— Что это? — поразился Иезуит однажды утром, заметив дружно топающих по намеченным колышками дорожкам пациентов. Они шагали группками след в след, взад-вперед. Дойдя до конца дорожки, дружно разворачивались на месте и гуськом возвращались.

Губин с собственноручно сбитым из трех палок земляным циркулем координировал движение, усиленно что-то измеряя и шепча себе под нос: «консорция… конвиксия… субэтнос… этнос… суперэтнос… человечество… гоминиды… нестойкие сочетания… деформированные сочетания… симбиозы… ксении… химера… гипотетическое смешение… самоутверждение… создание… аннигиляция… этногенез… эволюция… консервация… реликт… исчезновение…»

Оказавшись рядом с монахом, Губин остановился, удовлетворенно смахнул пот со лба и заговорил связно.

— Человеческое существование являет собой не что иное, как процесс уравнения энергетических потенциалов, повсеместно нарушающийся взрывами и толчками. Импульсы, возникающие в биосфере из-за этих толчков, могут как ускорять, так и тормозить движение истории. Так появляются новые виды и направления искусства, науки, морали, создаются государства и завоевываются чужие страны.

По мере накопления знаний в человеческом сознании категория времени соприкасается с категорией силы. Ни в какой иной точке земного шара нет столь наполненного информацией и знанием, что обычно одно и то же, пространства, как здесь. В нашем учреждении создалась новая интеллектуальная общность людей. Теперь важнейшая задача повестки дня организовать и направить эту чудовищную силу мысли.

— Назад к природе. Прогресс ведет человечество к катастрофе! — воскликнул Орфей.

— Ура Орфею! — согласился с ним Нарцисс.

— Наиболее стимулирующий вызов обнаруживается в золотой середине между недостатком силы и ее избытком, — заметил энергично марширующий во главе отряда сумасшедших Тойбин, имея в виду, с одной стороны, монархическую Москву, а с другой — планиду безумных.