Сергей Козлов - Репетиция Апокалипсиса

— Вы так рассказываете, что, похоже, были в неё влюблены, — Анна сама не заметила, как села в проёме, и теперь внимательно слушала Михаила Давыдовича.

— Теперь уже думаю — да. А тогда… — профессор обхватил голову руками и заныл куда-то в согнутые колени: — У-у-у… Это же она первая заметила мне, что я впадаю в манихейство! — вспомнил вдруг Михаил Давыдович.

— Манихейство? Это что — извращение какое-то?

— А? — не понял профессор.

— Ну, — смутилась Анна, — сексуальное извращение?

— Извращение, только не сексуальное, а духовное. Меня Макар за него уже три раза по лицу бил.

— Макар? — Анна с интересом посмотрела вниз, где терпеливо стояли и ждали остальные.

— Ну да, похоже, у него очень серьёзное образование. Он просто прикидывается гробокопателем. А манихейство — это еретическое учение одного перса. Его Мани звали. Он считал, что добро и зло в мире уравновешены и зло неистребимо… Да… — снова погрузился в себя Михаил Давыдович. — Если понимать мир так, как понимает его Макар, то Таня была последним шансом, который мне был дан. После смерти жены.

— Вы её обманули? Отвергли?

— Не совсем так. Или совсем не так. Хотя это мало что меняет. В любом случае, я убил её. — Профессор несколько секунд молчал, взвешивая собственное признание. — М-да… Получить экзамен по философии — это как сопромат сдать у инженеров или анатомию в медакадемии.

— Высшая математика?

— Да. Поэтому для многих современных девушек, не замороченных на вопросах нравственности, прийти вечерком к профессору было оптимальным решением. Многотомные труды для них легко помещались в пакетик с презервативом. Каламбур: он защищал их не только от инфекций и беременности, но и от знаний. Догадываюсь, что на следующий день они делились друг с другом. Представляю: одни говорили, что я ещё ничего, другие, что мой отвислый животик их даже заводит, третьи, что еле вытерпели мою бороду, четвёртые, что и такое надо попробовать… Простите, зачем я это всё вам рассказываю! По́шло… Гадко… — смутился Михаил Давыдович.

— А Таня? Вы же говорите, она…

— Да-да, — опередил Михаил Давыдович, хватаясь будто за луч света в тёмном царстве, — она-то как раз эти знания легко усваивала. Она пришла ко мне… даже не знаю почему. Да и не в холодильнике рылась, не глянцевые журналы листала, а бродила вдоль книжных полок. Помню — на ней были классические голубые джинсы, обтягивающие и чётко определяющие талию. Не такие, как в моде, что сваливаются с мягкого места, а точнее, с жалкого подобия этой важнейшей части женской фигуры. Ну, знаете, у нынешних девушек, какие-то они мальчиковые, угловатые. Простите за натурализм. Смотреть не на что. В общем, квадратные какие-то нынче девушки… И красивых всё меньше. Ещё обвешаются пирсингом, татуировку влепят, и штаны эти… А! — раздражённо махнул рукой профессор. — А Таня… будто из моей молодости пришла. Джинсы, джемпер, волосы, собранные в хвост… И руки! Ах, какие у неё были руки! Настоящие! Представляете, никакого лака, никакого маникюра! Естественный цвет ногтей на длинных красивых пальцах! Прямо девятнадцатый век! Девушка из дворянской усадьбы! Томик Тургенева в руки… Зачем я ей был нужен? Полагаю, первое, что её ко мне привело, — жалость. Она меня жалела. И ещё — она верила в любовь. «Вам, Михаил Давыдович, — говорила она, — нужна любовь, иначе вы пропадёте».

Профессор снова замолчал, прокручивая в памяти воспоминания. Лицо его заметно преобразилось: просветлело, озаряясь чуть заметной улыбкой. Что-то давно забытое, щемяще-сентиментальное появилось в его взгляде.

— Знаете, Аня, в первый вечер она поджарила картошку. Да-да, просто поджарила картошку. Я сто лет не ел жареной картошки. А тут — целая гора! Мы уплетали её прямо со сковороды. Чёрный хлеб и жареная картошка! Никакого спиртного. По стакану молока! Мы чокались этими стаканами и беседовали о пределах познания. Мы по-разному понимали «бритву Оккама».

— Бритву? — не поняла Аня.

— Не ломайте голову, это философская категория. Уильям Окхэм, которого у нас почему-то сделали Оккамом, жил в четырнадцатом веке, спорил с папой римским…

— Давайте лучше про Таню.

— Да, про Таню, — осёкся Михаил Давыдович и сразу погрустнел. — Она пришла и на следующий день. Прибралась в квартире. Никто этого не делал. Даже я. Предпочитал нанимать женщин с улицы. Соседку нанимал, чтоб мыла и убирала. В общем, Таня вернула мне то, что у меня когда-то было и что я не умел ценить. После смерти жены… Жену я тоже, собственно, в могилу, которую Макар рыл, загнал. Об этом разговор отдельный, — профессор опять опустил голову, одно воспоминание затмило другое.

— И вы стали с Таней жить? — напомнила Анна.

— Да. Прямо-таки само собой всё получилось. И мне никого не надо было. Правда, моё отношение к ней вылилось опять же в безумную страсть. Ну, как бы вам сказать, Аня… Это когда объект, если позволите так выразиться, который находится с вами рядом…

— Вам её постоянно хотелось раздеть, — ухмыльнулась Аня и, опережая удивление Михаила Давыдовича своим попаданием, объяснила: — Жила я тут последнее время с таким. Он мне еду приготовить толком не давал, хватал от плиты и тащил в постель. Говорил, что любит очень. Правда, жениться не хотел, у него семья была в Азербайджане. Даже не знаю, плохо или хорошо — такая страсть.

— И я не знаю. Но жениться я был согласен. Её родители из провинциальной глуши приехали. Отец — моего возраста. Конечно, никакой особой радости они от нашего совместного проживания не высказали. Успокаивало их то, что я готов был жениться, был материально обеспечен, квартира опять же… В общем, смирились они как-то. А Таня уже беременна была. Да-да! Что вы так на меня смотрите? У нас с первой женой детей не было. А тут… И я, Аня, этому ребёнку не радовался. Нет, я не был против, но и радости особой не проявлял. А Таня его любила с того самого момента, как о нём узнала.

— Здо́рово… — видимо, позавидовала Аня Тане.

— Ну да… Ну да…

— И у вас родился малыш?

— Нет, не родился… — в этот момент Михаил Давыдович уже плакал и не стеснялся своих слёз, Анна спустилась с проёма и села рядом с ним, привалившись к стене.

— Не родился, — повторил профессор, заливаясь слезами, — я смотрел на то, как растёт у неё живот… Нет! — поторопился заверить он, всхлипнув. — Я не стал любить её меньше! Но я стал всё больше приходить к выводу, что между нами появляется третий. Странная какая-то, нелепая ревность. И, простите за откровенность, она по понятным причинам стала сторониться меня в постели. Однажды я не выдержал и сказал ей об этом. Она посмотрела на меня, как на чужого человека. Она убила меня таким взглядом. Пригвоздила… Ну как ещё сказать?.. «Неужели ты не понимаешь: это мы?!», — сказала она, показав на живот. «Мы, — возразил я, — это несколько минут слияния ночью, а это, — я тоже показал на живот Тани, — это он… или она, и мне кажется, ты его или её любишь больше…» — «Ты ревнуешь к собственному ребёнку? Если он тебе не нужен, значит, не нужна и я…» После этих слов она в слезах выскочила на улицу. Нужно было ринуться следом. Нужно было… Её сбила машина прямо под окнами. Всё так стремительно… Так нелепо…