Сергей Козлов - Репетиция Апокалипсиса

— Странно, да?

— Странно…

— Как будто выстрелило что-то внутри…

«Ага», — попросту хотела ответить Даша, но промолчала, слишком это становилось явным. Подметившая эту заминку Анна улыбнулась и тихо скользнула между ними в приёмный покой.

— У меня вообще часто бывают приступы ложной памяти, если можно так выразиться, — признался Пантелей. — Наступает какой-то момент, какая-то ситуация, и мне очень явно кажется, что всё это уже было. Прямо как молнией прошибает, даже сердце не в ту сторону биться начинает. Экстрасистолы… Я полагаю, что всё это потому, что у Бога нет времени. Это для нас оно имеет поступательное значение. Ой, что я говорю… У Бога нет времени… Да у Него целый вагон, вечность целая… Или нет, правильнее, наверно, всё же так: там время изъято из пространства, там его нет, а раз нет, значит, пространство не претерпевает изменений… Ну… как-то так… Потому и люди вечно молодые…

— Я поняла, что ты хотел сказать.

— Да… вот…

— У меня тоже так пару раз было. Кажется, что происходит то, что уже было. Время как будто играет с нами. Вот сейчас — третий. Но… как-то особенно. Я не испугалась.

— И я.

— Я всё хотела спросить, как тебя в детстве друзья звали, не Пантелеимоном же.

— Нет, конечно, Теликом звали, Понтей…

— Телик… смешно. Но здорово.

В это время на крыльцо вышла Галина Петровна. С порога начала:

— Ну вы где?! Я там людей собрала… — и осеклась, поняв всё во мгновение ока, закрыв рот ладонью, отступила обратно в коридор, перекрестилась и уже шёпотом, едва сдерживая неожиданную слезу, добавила: — Ой, не ко времени-то как… Ой, не ко времени…

Анна потянула её за рукав в глубь помещения, но было уже поздно, Пантелей пришёл в себя.

— Я иду, — сказал он. — А кто-нибудь знает наизусть исповедь Иоанна Кронштадтского?

— Для этого, доктор, такой настрой нужен, чтобы люди прочувствовали. У отца Иоанна, я читала, весь храм рыдал, люди сами свои грехи выкрикивали.

— Я тоже читал. Может, с первого раза у нас и не получится, может, кто-то и вообще не захочет, но у нас нет рукоположённого священника, мы можем каяться только так.

— Вы правда во всё это верите? — усомнилась на ходу Анна.

Пантелей остановился, взял её за руку, тихо, но уверенно ответил:

— Я — верю, верю даже больше, чем в то, что вижу, и в то, что можно трогать руками.

Рука Анны при этом явственно вздрогнула в его ладони, какая-то огромная сила передалась ей от этого прикосновения, и, когда Пантелей уже двинулся дальше, Анна ещё долго стояла, чуть приоткрыв рот, с отсутствующим в этом мире взглядом. Из оцепенения её вывел жуткий гул, которым наполнилось вдруг всё пространство. Гул, который исходил откуда-то из самой утробы земли. Его низкий тон внушал мистический ужас. Казалось, он истекает прямо из-под пола, но в то же время можно было поверить, что источник его находится за тысячи километров. Самым страшным в нём было его всеобъемлющее наполнение. Сердце в ответ на этот зов преисподней сжималось и не стремилось к новому толчку, словно размышляло: а стоит ли это делать?

Глава шестая

1

Когда Никонов и Эньлай подъехали к зданию УВД, там уже сновали какие-то люди, часть из них была с оружием. На входе как раз и стоял вооружённый АКМС-ом самодовольный мужичок, да ещё и в бронежилете. Завидев Никонова, он словно обрадовался:

— Кончилась ваша религиозная анархия. Иди — в колокол бей. Да, и оружие сдай.

— Ты кто? — вызывающе спросил Олег.

— Конь в пальто. Ты сам кто, кто тебе оружие разрешил носить? Щас сдашь, — мужик демонстративно направил ствол на Никонова.

— Осторожнее, дядя, — предупредил Никонов, — не факт, что мой снайпер не целит в тебя сейчас из недалёкого окна. И любое твоё лишнее движение откроет тебе третий глаз. Сечёшь?

Мужичок прикусил губу, а взглядом торопливо пробежал по окнам ближайших домов.

— Ты чё хочешь? — зло спросил он.

— Кто раздал оружие и что здесь происходит?

— Происходит то, что должно происходить: создаётся нормальная власть. Теперь есть мэр, Садальский его фамилия, есть помощники, все объекты жизнеобеспечения берутся под контроль. Я представитель народной милиции. Сечёшь? — в свою очередь спросил охранник.

— На немецкого полицая похож… А кто вас всех уполномочил? — спросил Эньлай, который наблюдал за происходящим из-за плеча Никонова.

— Был создан штаб управления. Если хотите получить работу и встать на довольствие, идите в администрацию. Только оружие придётся сдать.

— Щас, — сплюнул Никонов, — поехали, Эньлай, — и уже когда они подходили к машине, тихо добавил: — Вот дурак я, дурак, почему сразу всю эту оружейную комнату не взорвал? Честно говоря, даже смутно представить себе не мог, сколько людей в городе осталось и чего ждать. Ох, дурак я! На-ка хоть автомат, — потянулся он на заднее сидение, — мне «винтореза» хватит.

— Оружия и в домах хватает. Сейчас они наводят порядок… По-своему… Потом, когда кончатся продукты, они будут насиловать и есть людей… — задумчиво сказал Лю.

— М-да… — согласился Никонов. — Боюсь, что насиловать они начнут на сытый желудок… А там уже просто озвереют.

— А ведь первый силу оружия показал ты, как мне рассказали, — упрекнул его Эньлай.

— Я… — согласился Олег. — Наивно полагал, что бедствия людей объединяют. Хорошо, что рации почему-то не работают. Не успел этот хлопчик своих позвать, чтоб решето из нас сделать… Надо прикинуть, сколько у этого Садальского людей, и вообще — кто это?

— Это тот, кто всегда считает, что он не тварь дрожащая, а право имеет, — напомнил Достоевского Лю.

— Хорошая мысль…

— «Преступление и наказание». Фёдор Михайлович.

— Любишь русскую классику?

— Наташа любила… — голос Эньлая дрогнул, но он буквально разогнул эти ноты и твёрдо поправился: — Любит. Достоевский для неё пророк.

— Надо найти хотя бы один склад из тех, что они ещё не контролируют, — переключился Олег, — нужна вода, нужны продукты, нужна машина, чтобы подогнать всё это к больнице.

— Бензина километров на пятьдесят осталось, — заметил Лю, глянув на приборную панель.

— Сольём где-нибудь, вон машин сколько.

И всё же город был скорее мёртв, чем жив. Отсутствие прохожих, недвижимые, словно впавшие в спячку, деревья, окна, в которых не играли блики солнечных лучей, магазины с закрытыми дверями или уже разбитыми витринами, — всё это больше подходило для фильма-катастрофы. Никонов уже не раз видел подобные картины в опустошённых войной городах и селениях, и чувство войны не отпускало его. Он то и дело сжимал цевьё «винтореза», словно проверяя — на месте ли он, машинально просчитывал ситуации возможного боя в том или ином районе и мучительно думал: нужно ли начинать эту войну против самозванцев? Потом вдруг упрекал себя: а сам он кто? И словно в ответ на его сомнения, Эньлай подлил масла в огонь: