Сергей Козлов - Репетиция Апокалипсиса

— Ты посмотри, Дашенька, что творится, ты посмотри. Тут землетрясение, там наводнение, тут вулкан, там эпидемия… Ты хоть понимаешь, куда мир катится? А тут, смотри, всё воюют и воюют. Атомной бомбой уже угрожают. А этот-то всё обещает весь мир накормить! Хорошо хоть, мы далеко. Там всё убивают и убивают. Я вот думаю, если Илия и Енох придут, их по телевизору покажут или Антихрист не даст? Что будет, Дашенька? Ты смотри, что делается…

— А что делать, бабуль? — пожимала плечами Даша.

— Что делать? — задумчиво повторяла бабушка и, словно опомнившись, вспоминала: — Молиться надо, молиться! Пойдём, помолимся.

И они шли в спальню бабушки, где Даша терпеливо ждала, когда бабушка вычитает молитвенное правило. Следом за ней осеняла себя крестным знамением, не без надежды поглядывала на иконы и опускала взгляд: вдруг накатывало чувство стыда. Она понимала, что у неё нет и десятой доли той веры, с какой бабушка обращалась к Всевышнему, Богородице или святому, которого чтили в этот день. Нет, Даша не была законченной атеисткой, коих прилюдно корчило при любом упоминании о Боге или Церкви, она верила в то, что Христос действительно приходил в этот мир, читала когда-то детскую Библию, а вот на взрослую сил и времени так и не достало. Быстрая современная жизнь выхватила её и понесла, и хотелось поскорее разделаться с художественной академией, где она пыталась развить свои таланты, чтобы быть рядом с Артёмом, хотелось в дальние страны, хотелось жить долго и счастливо… А бабушка причитала, что этому миру осталось совсем немного. Другие верующие отмахивались: уж сколько раз ждали Конца Света, а он всё не случался, а один профессор сказал Даше, что Конец Света — понятие растяжимое, что Антихрист — имя собирательное, куда и Наполеон, и Гитлер, и Нерон, скажем, входят, и надо просто спасать свою душу в то время, когда выпало жить. Но бабушка причитала. А Даша тихонько вздыхала за её спиной, но терпеливо ждала, когда она пропоёт-прошепчет все молитвы. Ведь Тёма вот-вот должен был позвонить… А бабушка простит всё: грубость, опоздание, отказ помочь по дому, всё простит, кроме одного — если Даша не встанет с ней вечером к иконам. Причём её молчаливая обида взывала к совести Даши куда больше, чем её выговоры и причитания. И каждый раз бабушка оканчивала молитвенное правило одной просьбой: «Позволь, Господи, мне грешной прожить здесь столько, чтобы внученька моя спаслась»… И Даша опускала голову, стыдясь самой себя, а бабушка целовала её и крестила.

После, по вечерам же, приходилось перемежать чтение современных романов с духовной литературой, которую старательно подбирала да подбрасывала на постель бабушка.

— Вот, внученька, о семье прочитай, о браке, Артёму своему прочитай…

— Ну, бабушка, — морщилась в ответ Даша.

— А чего тогда спрашиваешь, как мы с дедом шестьдесят лет прожили? Вот так и прожили — с помощью Божией, и никак иначе! Поздно, конечно, понимать стали, что с помощью Божией, но уж лучше поздно, чем никогда. А ты-то вот можешь сразу всё узнать. От тебя Библию никто не прячет. Комсомольцы за тобой не бегают, партия из-за угла не подглядывает…

— Ты деда с самой юности любила?

— С самой-самой. Я же тебе сто раз рассказывала, что мы в шестнадцать лет познакомились и сразу поняли, что друг без друга нам не жить.

— Романтика… — сладко вздыхала Даша.

— Ага, первые полгода романтика, а потом жизнь так молотит, что успевай — уворачивайся.

— Ты говорила, вы часто ссорились.

— Ага, по молодости особенно.

— А как мирились?

— Да просто, — не задумываясь отвечала бабушка, — то он уступит, то я.

— По переменке?

— Ну, почти… Да ты, вон, про Петра и Февронию-то прочитай.

— Да уж читала несколько раз, бабуль.

— А, ну тогда про Ксению Петербургскую, вот уж кто мужа любил, а потом она всю свою любовь Богу и людям отдала.

— Бабуль, ты забыла? Я и про неё, и про Матронушку читала.

— Ну да, — озадачивалась бабушка. — Так тебе уж можно Феофана Затворника читать. Очень я его люблю.

— Да я вроде понемногу читаю.

— Ага, а у самой вон — любовный роман опять на кровати.

— А ты, бабушка, будто любовных романов не читала?

— Читала, был такой грех. Много читала. Селлинджер, помню, нравился…

— «Над пропастью во ржи»…

— Ага, и Уилки Коллинзом зачитывалась. Там тебе и тайна, и любовь. В наше-то время эти книги ещё поискать надо было. А потом вроде как стала под умную придуривать.

— Ну ты скажешь, бабуль, «под умную придуривать»…

— А как ещё сказать? Джойса читала, Кафку… А вот поняла только Гессе. Потом главное уяснила: чего умствовать? К чему? Дело моё — плита да за детьми присматривать. А не кивать в богемных обществах, что я Босха от Дали отличаю.

— Ну, бабуль, это ж совсем разные!

— Да знаю я, — отмахивалась бабушка, — одинаковые в том, что сумасшедшие оба. Помню, анекдот ходил: из музея украли картину Малевича «Чёрный квадрат», но сторож Петров восстановил её к утру.

— Хи-хи…

— Всё главное, Даша, в Евангелии написано.

— Да знаю, бабушка, знаю, но чего мне теперь — романов не читать?

— Того не знаю, — вздыхала бабушка, — я сама-то многое поздно поняла. А ещё больше, когда деда похоронила твоего.

— Ты веришь, что он там тебя ждёт?

— Если б не верила, то и жить бы не стала. Зачем? Чего я тут нового увижу? Из-за тебя вот только и живу.

— Живи, бабуль, живи…

Даша открыла окно, высунулась почти наполовину. Странная, давящая тишина втянулась в комнату. Город тонул во мраке и тумане. Что там? Какая опять авария? Каждый день то авария, то катастрофа, то стихийное бедствие, то теракт… Чем дольше она находилась по ту сторону окна, тем тревожнее ей становилось. Повернула голову к небу и не увидела его. Серая взвесь — вот что было на его месте. Ни звёзд, ни луны, но и то, что заполняло собой небесную сферу, назвать облаками и тучами было нельзя. За всё то время, пока Даша частью висела за окном, по улице не проехала ни одна машина. Звуков вообще не было. Она спрыгнула с подоконника и на цыпочках пошла в спальню бабушки. Почему на цыпочках? Ей вдруг показалось, что звук, производимый в такой гулкой тишине, выдаст её перед каким-то невидимым врагом.

Бабушка, как обычно, спала на правом боку. Лицом к дверям. Дышала сбивчиво, иногда смешно причмокивала губами. Спала она обычно чутко, вот и сейчас, ещё не открыв глаз, спросила:

— Чего, Даша?

— Не знаю, баб, везде свет погас, даже мобильник вырубился, на улице — как будто вымерли все.

— Да свет не первый раз вырубают. Ложись, спи. Утро вечера мудренее.

— Страшно чего-то. А в Екатеринбурге тоже выключили?

— Почём я знаю. Ты за Артёма, что ли, переживаешь?

— Ну а как, переживаю, конечно.

— Не переживай. Мы же за него молимся. Ложись вон на дедово место. Спи рядом, если страшно.