Анджей Барт - Фабрика мухобоек

– Поторопись! – сказала женщина у зеркала. – И не думай, он на меня тоже так смотрел. Целых два раза…

– Ты прекрасно знаешь, что тут нечто большее, – ответила веселая, однако послушалась и перестала кружиться по комнате.

Со своего места Марек видел только ее тело в белой тунике, и этого ему было достаточно. На мгновенье исчезнув из поля зрения, женщина появилась снова и небрежно бросила, как будто прямо на Марека, черное с золотой каймою внизу платье. Свесившийся с кушетки золотой атласный подол так и просился, чтобы его потрогали, но Марек не осмелился даже шевельнуть пальцем. И тут произошло то, на что он никак не рассчитывал, хотя одновременно ждал всем своим существом – с той самой минуты, когда увидел входящих женщин.

Хохотушка приподняла край белого одеяния, и взору Марека открылись сперва лодыжки, а затем мощные бедра. У него закружилась голова, но он держался, потому что вот-вот должны были показаться трусики. И показались: розовые, довольно большие – но ведь и тело было не маленькое. Сбросив верхнюю одежду, женщина предстала перед Мареком во всей своей красе. Нагрудник, тоже розовый, казалось, вот-вот лопнет под напором могучей груди, а молочно-белая, кое-где усеянная веснушками кожа так и сверкала – возможно, вспотела после танца, а может, такая уж была от рождения. Женщина потянулась и подняла руки, приглаживая волосы, – Марека ослепили рыжие кудряшки у нее под мышками. Подойдя к зеркалу, она взяла со столика металлический флакон и, нажимая резиновую грушу, принялась брызгаться одеколоном. Зрелище стало еще более восхитительным, поскольку при этом она выгибалась в разные стороны, и на пышном ее теле образовывались мягкие складочки, которые исчезали, чтобы возникнуть в другом месте, словно приглашая ими полюбоваться. Наконец, овеянная запахом лепестков розы, она направилась к кушетке за черным платьем. И тут увидела Марека.

Разумеется, следовало предвидеть такой поворот событий и забраться поглубже, но теперь ему уже было все равно. Женщина открыла рот – то ли от потрясения, то ли с намерением закричать, – но тотчас закрыла. С минуту они с Мареком смотрели друг другу в глаза.

– Немного тебе досталось, бедняжка, – пробормотала она и отложила платье.

– Ты что-то сказала? – спросила подруга.

– Если б сказала, ты бы услышала.

Уже не глядя на Марека, она оттянула резинку трусов. Вначале он увидел пупок – большой, как кратер, и столь многообещающий, что ему захотелось целиком погрузиться в его тепло. Однако следом появилась неопалимая купина, по сравнению с которой кудряшки под мышкой были всего лишь скромными островками мха. Марек смотрел, как зачарованный, но быстро перестал вообще что-либо видеть, так как потерял сознание.

Регина почти не сомневалась, что актриса, которая в «Короле Лире» была Гонерильей, сейчас королева. По-видимому, это «Ричард III».

– Так что ж король ваш должен делать? Сдаться? Он сдастся. – Ричардом был актер, до того не появлявшийся на сцене, однако играл он хорошо: не возводил глаза к небу и не строил страдальческих мин. – Всему он подчинится. Королевский свой титул должен потерять? Бог с ним! Я драгоценности отдам за четки, дворец великолепный – за пустыню… И всю мою обширную державу – за маленькую бедную могилку, безвестную могилку.

При слове «держава» Регина услышала тихий – тише не бывает – скрип двери, а затем ощутила чье-то присутствие рядом. Значит, последние несколько недель она правильно вела себя с Мареком: хоть он и ушел без разрешения, но вернуться старался тихонько, чтобы она не догадалась, что вообще уходил, и не огорчилась.

– Или пусть меня зароют на дороге людной, где все снуют; и подданных стопы пусть попирают голову монарха, – печально продолжал актер. – Ведь сердце мне они живому топчут – что ж голову в могиле не топтать?.. А ты спеши во Францию, замкнись там в монастырь…

Нужно дать Мареку понять, что она его видит, а потом выудить из него комментарий по поводу пьесы. Регина обернулась. На недоступном взорам публики кресле сидел Вильский.

– Пожалуйста, не сочтите меня назойливым, но с решением, правда, нельзя больше тянуть. – Он говорил шепотом, почти не разжимая губ. – Еще несколько минут, и я уже не смогу вам помочь… Поверьте, вы должны его бросить, иного выхода нет. Многого я не обещаю, но сделаю все, чтобы вы были счастливы… Почему вы молчите? – Впервые с начала их знакомства она услышала в его голосе волнение. – Ну, как хочешь. Вот ключ от двери, выходящей на ту сторону, где суд… – Он легонько коснулся ее плеча, а затем, подавшись вперед, положил на барьер ложи ключ. – Я буду ждать… И ты будешь свободна…

Еще раз скрипнула дверь, и Регина снова осталась одна. На сцене между тем произносила монолог королева в черном платье с широкой золотой каймой.

– Как, Ричард мой, и внутренне, и с виду ты изменился! Болингброком разум низложен твой? Проник в твое он сердце? Лев умирающий простертой лапой, коль нет другого, землю разрывает в бессильной ярости; а ты, как школьник, покорно терпишь кару, прут целуешь, пред яростью униженно смиряясь и ластясь к ней, – ты, лев и царь зверей!

И не глядя, Регина знала, что в ложах и зрительном зале немало голов повернулись в ее сторону. Ну уж тут авторы спектакля переборщили… Тем не менее она решила не прятаться в тень и с королевским достоинством выдержала устремленные на нее взгляды. Что ж, они сами этого хотели. И когда на сцене погас свет, зажала в кулаке лежавший на барьере ключ.

Актер, которого в следующую минуту вытолкнули на сцену, чуть не упал. Бедняга попытался сделать вид, что так было задумано, но смешки в зале только стали громче.

– Я все раздумывал, как мне сравнить темницу, где живу я, с целым миром, – произнес он с пафосом, и в этот момент с опоясывавшей его цепи сорвался привязанный к ней якобы железный, а на самом деле деревянный шар. Это вызвало уже взрыв смеха, однако актер не сдался и почти прокричал: – Терпенье истощилось, я устал…

Увы, его выдержку никто не оценил. Публика начала вести себя так, будто ей все дозволено. Сигнал подал, разумеется, Абрам Савицкий, хвастливо утверждавший, что уже Тацит упоминал о клакерах, притом с уважением. Благосклонности Абрама добивались актеры и директора театров, а он, будто монарх, знаком приказывал своим людям устроить овацию либо ограничиться всего лишь жидкими аплодисментами. Теперь он первым свистнул. Устроили черт-те что – хуже, чем в оперетте, успела подумать Регина, прежде чем услышала за спиной звуки иного рода. Обернувшись, она увидела пожарного с простецким лицом, который, держа Марека за шиворот, втолкнул его в ложу. Сдержавшись, чтобы не закричать, она отчеканила:

– Неужели, хам, ты не понимаешь, что прикосновение твоей руки кому-то может быть противно?