Филип Дик - ВАЛИС. Трилогия

А ещё он подумал: она меня обманывает. Она танцует над тропинкой как болотный огонёк, уводя меня прочь, всё дальше и дальше, в глубины тьмы. А затем, когда тьма сомкнётся со всех сторон, болотный огонёк моргнёт и потухнет. Я знаю тебя, думал он дощечке, я знаю твои повадки. Я не последую за тобой, это ты должна прийти ко мне.

Он нажал на квадратик.

СЛЕДУЙ ЗА МНОЙ

– Туда, откуда нет возврата, – сказал Эммануил.

После ужина он провёл некоторое время за голоскопом, изучая драгоценнейшую из вещей Элиаса: Библию, изложенную в многослойной голограмме, каждый слой – своя эпоха. При такой подаче Писание образовывало трёхмерный космос, его можно было читать и разглядывать под любым углом. Меняя угол наблюдения, из него можно было извлекать самые различные смыслы; таким образом. Писание выдавало бесконечное количество непрерывно менявшейся информации. А ещё оно становилось изумительным, глаз не оторвать, произведением искусства; всю его толщу пронизывали золотые и красные сполохи, перемешанные с синими, как небо, прядями.

Цветовая символика была отнюдь не произвольной, но восходила к раннесредневековой романской живописи. Красный цвет символизировал Отца, синий – Сына, ну а золото, конечно же, было цветом Духа Святого. Зелёный означал новую жизнь избранных, фиолетовый – скорбь, коричневый – страдание и долготерпение, белый – свет, и, наконец, чёрный означал Силы Тьмы, смерть и греховность.

И каждый из этих цветов находил своё место в упорядоченной по времени голограмме Библии. В связи с различными сегментами текста образовывались, изменялись и взаимонакладывались сложнейшие послания. Эммануил никогда не уставал разглядывать эту голограмму; для него, как и для Элиаса, это была главнейшая из диаграмм, далеко превосходившая все прочие. Христианско–Исламская Церковь не одобряла перевод Библии в цветокодированные голограммы, а потому был принят закон, запрещавший их производство и продажу; Элиас изготовил свою сам, не испрашивая ничьего разрешения.

И это была открытая голограмма, в неё можно было вводить новую информацию. Эммануил не раз задумывался над этим обстоятельством, но к Элиасу с расспросами не лез. Он чувствовал, что здесь кроется какой–то секрет, что Элиас ему не ответит, так что нет смысла и спрашивать. Зато он мог при желании набрать на присоединённой к голограмме клавиатуре несколько ключевых слов из Писания, после чего голограмма разворачивалась так, чтобы подать выделенную цитату с наиболее удобной точки зрения. Весь текст Библии фокусировался на связях с напечатанной информацией.

– А что, если я введу в неё что–нибудь новое? – спросил он однажды Элиаса.

– И не думай о таком, – резко ответил Элиас.

– Но технически это возможно.

– Возможно, но так не делают.

Мальчик часто задумывался над этим разговором.

Он, конечно же, знал, почему Христианско–Исламская Церковь запрещает переводить Библию в цветокодированную голограмму. Приноровившись, можно научиться медленно, постепенно поворачивать временную ось, ось истинной глубины, таким образом, чтобы взаимоналожился ряд далёких друг от друга слоев и появилась возможность прочитать в них поперечное, новое послание. Ты вступал в диалог с Писанием, и оно оживало, становилось активным организмом, никогда не повторявшим свою форму в точности. Не трудно понять, что Христианско–Исламская Церковь стремилась держать Библию и Коран навеки замороженными. Если Писание ускользнёт из–под контроля, на монополии церкви будет поставлен крест.

Ключевым фактором было взаимоналожение, и ничто, кроме голограммы, не позволяло осуществить его достаточно тонким и эффективным образом. Однако он знал, что когда–то давным–давно этот способ расшифровки уже применялся к Писанию. Элиас, которого он попытался порасспросить, проявил явное нежелание обсуждать эту тему, и мальчик её оставил.

А год назад приключился весьма неприятный случай, приключился в церкви, когда Элиас привёл туда мальчика на четверговую заутреню. Эммануил не был ещё конфирмован, а потому не мог принимать причастие. Пока все прочие прихожане толпились у поручня, Эммануил продолжал сидеть и молиться. Пастор обносил прихожан дароносицей, обмакивая просфорки в освящённое вино и торопливо проборматывая: «Кровь Господа нашего Иисуса Христа, пролившаяся твоего спасения ради…» – и тут вдруг Эммануил встал со своего места и сказал, спокойно и громко:

– Крови там нет, и тела – тоже. Пастор осёкся и взглянул в его сторону.

– У тебя нет власти и права, – сказал Эммануил, а затем повернулся и вышел из церкви. Через минуту Элиас нашёл его в машине, мальчик безмятежно слушал радио.

– Так делать нельзя, – сказал Элиас, запуская мотор. – Нельзя ни в коем случае. Они заведут на тебя досье, а нам с тобой только этого и не хватало. – Он был вне себя от ярости.

– Я видел, – сказал Эммануил. – Это были просто просфорки и просто вино.

– Ты имеешь в виду внешнюю, случайную форму. А по сокровенной сути…

– Там не было никакой сути, отличной от внешнего проявления, – упрямо сказал Эммануил. – Чуда не случилось, потому что священник не был священником.

Дальше и до самого дома они не разговаривали.

– Неужели ты отрицаешь чудо пресуществления? – спросил Элиас вечером, укладывая мальчика в постель.

– Я отрицаю то, что произошло сегодня, – сказал Эммануил. – Там, в том месте. Я туда больше не пойду.

– Мне бы хотелось, – сказал Элиас, – видеть тебя мудрым, как змий и простым, как голубь.

Эммануил смотрел на него и молчал.

– Они убили…

– Они не властны надо мной, – сказал Эммануил.

– Они могут тебя уничтожить. Они могут подстроить новый несчастный случай. В будущем году я должен отдать тебя в школу. Слава ещё Богу, что из–за повреждённого мозга школа твоя будет особая. Я очень надеюсь, что они… – Элиас неловко замялся.

– Спишут всё, что заметят во мне необычного, на счёт повреждённого мозга, – закончил за него Эммануил.

– Да.

– А было это повреждение умышленным?

– Я… Возможно.

– Ну вот, а теперь пригодилось. – Вот только знать бы моё настоящее имя, подумал Эммануил. – Почему ты не можешь сказать мне моё имя? – спросил он вслух.

– Твоя мать тебе говорила, – отвёл глаза Элиас.

– Моя мать умерла.

– Ты скажешь его сам, со временем.

– Хорошо бы поскорее. – И вдруг у него возникла странная мысль: – А не потому ли она умерла, что сказала моё имя?

– Не знаю. Может быть.

– И потому–то ты и не хочешь его сказать? Потому, что оно убьёт тебя, если ты его скажешь? А меня не убьёт.

– Это не имя в обычном смысле слова. Это приказ.

Всё это отложилось в его мозгу. Имя, бывшее не именем, а приказом. Это приводило на память Адама, который дал животным их имена. В Писании про это сказано: «…и привёл их к человеку, чтобы видеть, как он назовёт их…»