Максим Далин - Зеленая кровь

Он как будто ожидал увидеть трупы, но в поле зрения трупы не валялись. К нему, заметно хромая, подошел Сапфир и ткнулся лбом в ладонь. Рамон увидел Тео и слабо завилял хвостом.

— А где все? — глуповато спросил Тео.

— А все здесь, — сказала Жасмин. Ее лицо, белое, как гипсовая маска, казалось почти спокойным.

— Я имею в виду персонал этой поганой базы, — сказал Тео, присел рядом с Рамоном, погладил его морду, дал понюхать руки; между пальцами всунулся нос пса, непривычно сухой и горячий. Лось застыл рядом с машиной, как часовой.

— И они здесь, — сказала Жасмин. — Вокруг.

— Вон они, господин капитан, — сказал Феликс, бросил окурок и махнул рукой. — Лужи-то, а?

И Тео с безмятежностью запредельного ужаса позволил себе понять, что видит в ближайшей луже погруженную в грязь щегольскую кожаную куртку, а один из странных холмиков в черной жиже опознается, как модная туфля с острым носком. Но не только остатков плоти — даже костей и волос нельзя было различить.

— Мертвяки? — спросил он, уверенный, что знает ответ. — Мы что, ошиблись, и они все были — мертвяки?

— И мертвяки тоже, — сказал Феликс и потер нос. — Тут уж, видать, и мертвяки пошли, и бывшие живые, понимаете? Все подряд. Просто потекли, потекли — и все.

— Сейчас дождь пойдет, — сказала Жасмин. — Капнуло.

И все, даже лось, посмотрели на светлую плитку двора с темным пятнышком, оставленном каплей. Рядом упала другая, третья — капли были тяжелы и велики, как капли крови.

— Второй всемирный потоп начинается, не иначе, — пробормотал Феликс и принялся нервно щелкать зажигалкой.

Тут же над головами безумной команды треснуло небо, трещина осветилась пронзительно лиловым — и грянул гром, почти одновременно со сполохом молнии. Капли падали все чаще, шурша и стуча по плитке, автомобилям, фирменной декоративной черепице, листьям — и уже через пару минут пал с неба ливень.

— Мы сейчас тоже умрем, — сказал Тео. — Мы сейчас растворимся. Или рассыплемся, как песок. Как земля. Хольвин бы сказал, что это будет правильно.

Феликс поежился, но шагу не сделал к навесу. Его челка прилипла ко лбу, сигарета намокла; он взглянул на нее и отбросил в сторону. Жасмин встала и протянула пригоршни под дождь. Тео дернулся, хотел отдернуть ее от струй дождя, как от потока кислоты — но дождь был просто дождем, он пах водой, плескал об ее ладони… Тео устыдился, смутился и отступил на шаг.

Жасмин вытерла руки об мокрые штаны и тронула Тео за плечо:

— Может, и так. Но в этом случае аскеза теряет смысл. Ты мне тоже нравишься, Тео. Более того, я тебе доверяю.

Тео обнял ее, чувствуя сквозь душевную боль странную умиротворенность, и Жасмин легла щекой на его мокрую форменную куртку. Крупные капли текли по ее лицу, как слезы.

— Медведь умер, — сказал Тео не к месту.

— Я знаю, — отозвалась Жасмин глухо. — Зеленый… наш общий… хранитель… не знаю… творец, быть может… наконец утишит боль несчастному миру… и мне бы тоже. Так больно, Тео. Так долго, так больно — за всех, убитых просто так… за все, убитое просто так… из жадности, из глупости, из подлости…

Тео коснулся губами ее волос, пахнущих лесом и дождем, и Жасмин всхлипнула и прижалась плотнее. Сапфир рядом шумно встряхнулся и снова встряхнулся.

Дождь, между тем, лил, как из ведра — и из его завесы вышли грациозные силуэты маленьких оленей, медленно, тревожно озираясь. На несколько мгновений они замерли, присматриваясь и прядая ушами, и вдруг унеслись в темень и дождь, грохнув копытами по плитам и асфальту — к своему лесу, к родному грозному лесу.

А мокрый лось стоял и смотрел, как черная жижа, смешиваясь с дождевой водой, впитывается в землю между плитами, и его друг пес, тяжело дышащий от жгучей давящей боли, пытался остудить свой горящий нос под холодными каплями…

Дождь шел ужасно долго. Ливень превращался в медленную морось, в водяную пыль, морось — снова в ливень, так прошло слишком много дней. Небо было серо и тяжело; мир то ли оплакивал людей, то ли смывал с себя следы древней въевшейся грязи.

Кажется, в первую неделю еще пытались назвать происходящее «эпидемией» — но слово совершенно не подходило к событиям. Во всяком случае, вряд ли разумно было искать следы каких-то болезнетворных микроорганизмов в том, что оставалось от тех, кто исчез в те дни.

Вернее, микроорганизмов хватало. В опубликованных отчетах перечислялись представители микрофлоры. По большей части они имели весьма отдаленное отношение к человеческим болезням. А то, что оставалось, имело такое же отдаленное отношение к трупу человека. Странный процесс в считанные мгновения превращал тело в перегной, просто в землю, в настоящую, более или менее плодородную почву. Стремительный распад поддерживали те, кто уже тысячи лет поддерживал в мире этот процесс. Но самое дикое в исследованиях заключалось в том, что и работники закрытых «почтовых ящиков», и члены Лиги Посредников совершенно отчетливо ощущали чудовищную естественность происходящего.

Закономерность.

Этого, конечно, никто не публиковал.

Началось по всему миру сразу, с разницей во времени, исчисляемой часами, если не минутами. Можно допустить, что в первые сутки событие произошло с мертвяками — но сложно утверждать наверняка. В первую неделю…

Сложно подсчитать точно, скольких потеряла в первую неделю человеческая цивилизация — или популяция, сказал бы Хольвин. Весы жестокой справедливости мира качнулись перед тем, как восстановить равновесие. Дождь лил, смешивая прах, превращенный в землю, с самой землей — потом выпал снег и на этом окончились похороны прежней жизни с ее привычным комфортом и ее будничным злом. От этой беды никому не удалось спрятаться или откупиться. Под открытым небом или в герметично закрытом бункере — смерть отмечала неотвратимо и безжалостно.

Социолог, пожалуй, вывел бы некую закономерность, избирательность этой всемирной косы — но закономерность не была абсолютной. Маргиналы и бродяги, наркоманы и пропойцы, носители наследственных болезней и люди с психическими вывихами ушли первыми, да. Но вместе с ними исчезли политики и военные, шоумены и большая часть имевших отношение к средствам массовой информации. Совершенно в одно и то же время.

Напасть предпочитала взрослых детям — но не всегда. Она пощадила многих членов Лиги — но далеко не всех. Агрессивные уходили быстрее рассудительных, и почти весь криминальный мир, обитатели колоний и тюрем, городское дно, канули в первые дни — но кое-кто из «рыцарей большой дороги» вдруг обнаружил себя уцелевшим, а жандармерия и тюремная охрана последовали за блатными авторитетами.

Только одна, чрезвычайно немногочисленная человеческая категория уцелела фактически в полном составе.