Сергей Трищенко - Универсальное средство (сборник)

И никто – я знаю, никто! – ни разу не усомнился в показаниях прибора и не пошёл туда, где горит красная точка. Почему никто и никогда не предположил, что прибор может быть неисправен? Не значит ли это, что решения принимаются вне нас? Но… как тогда быть со свободой выбора?

Неужели всему виной жалкий инстинкт самосохранения? Неужели он может победить то изначальное любопытство, которое заставило моих предков, несмотря на неясно грозящую опасность, всё же спрыгнуть с дерева и оказаться на земле? И не просто так, а выпрямившись во весь рост, чтобы увидеть возможных врагов и успеть на них среагировать.

Мы продолжали жить на планете, пытаясь исследовать неисследуемое и познать непознаваемое. Утешало одно, если это можно назвать утешением: шаги точно так же не продвинулись в изучении нас. Иначе что-либо неизбежно произошло бы. Или они приблизились бы, или… удалили бы нас. Мне кажется, они смогли бы это сделать.

Мне кажется и другое: шаги могут хорошо распознать излучение разума, сами являясь и локаторами и приёмниками. Они определяют, носитель какого разума находится перед ними, и стоит ли с ним продолжать общение.

Но Альфред Шаг был не хуже и лучше любого из нас.

Быть может… но это совсем уж сумасшедшая гипотеза. Быть может, шаги поняли, что мы собой представляем, и на примере Альфреда показали, как следует поступать с разумом такого типа?

Да, общий их облик нам удалось установить. Да, они оказались на удивление человекообразны – на уровне обезьян, лемуров, или… "зелёных человечков". Хотя черты лица так и остались невыясненными.

И тогда было принято решение: создать своих шагов. То есть биологических существ, способных, возможно наиболее комфортно, существовать в кошмарных условиях планеты. Тем более что мы её более-менее изучили. А создать существо, для которого среда обитания была бы столь же пригодна, как для белого медведя – полярные льды, проблем не возникало.

Мы сделали всё, что могли: наши шаги могли питаться местной флорой и местной фауной – весьма скудной, надо сказать, – сносно чувствовали себя в диапазоне планетных температур, неплохо ориентировались в планетной мути атмосферы.

Мы даже снабдили их зачатками разума – ничего особенного, такими обладают на Земле собаки и обезьяны. Это должно помочь им выжить.

А потом… а потом совершилось предательство. Я, лично я, отвёл шагов на максимально возможное расстояние, на которое позволял трос, приказал им оставаться на месте, а сам бегом – и стараясь не думать об оставленных – вернулся на десантный бот.

И сразу же приказал стартовать.

На что мы надеялись? Может быть, и ни на что. Но это была последняя идея, которую мы смогли осуществить: создать существ по своему образу и подобию – и оставить вместо себя. Если уж обитатели планеты не хотят общаться с нами, может, не станут игнорировать наши создания? Ведь ни с приборами, ни с техникой, ни с подопытными животными ничего не случалось: мы оставляли их во временных вольерах, а потом забирали и исследовали, не обнаруживая ни малейших изменений ни во внешнем облике, ни во внутреннем, ни в поведении.

Может быть, наши создания помогут нам с шагами лучше понять друг друга?

Мы улетели. И, глядя в иллюминатор на удаляющийся в просторы космоса мутный диск, я подумал: "Теперь, когда я улетаю, лишь одна мысль беспокоит меня: не сделали ли то же, что сделали мы, и все остальные существа, когда-либо посещавшие эту планету?"

Хотелось есть. Сэн зачерпнул с обочины дороги горсть почвы и поднёс ко рту. На мгновение задержал руку у полуоткрытого изголодавшегося рта, жаждущего впиться в еду, и со вздохом отбросил грунт в сторону.

Есть незнакомую почву не хотелось: он всё же слишком далеко отошёл от дома. И хотя никаких внешних перемен в окружающем не наблюдалось: те же серые холмы, серые равнины, серое-серое небо и серое солнце, Сэн помнил слова матери о том, что внешность может быть обманчива.

Сэн сбросил с плеч котомку. Она была пуста, но оставалась нетронутой. Сэн не хотел прикасаться к ней, он предпочел бы сохранить её как память о доме, но есть хотелось всё больше.

Со вздохом оторвав правый угол, Сэн скатал его в тугой комочек и отправил в рот. Прожевал, подумал, оторвал и левый.

Затем залепил образовавшиеся прорехи пальцами, огладив края. Так получилось ещё красивее, чем раньше, когда углы торчали.

"Не слепить ли новую? – задумался Сэн. – А эту съесть?" Но мысль была лукавой изначально: необходимости в новой котомке было столько же, сколько и в старой: класть в неё всё равно нечего. Да и ни к чему забивать котомку тем, что можно взять где угодно. Так или иначе, а ему придётся питаться подножным кормом до тех пор, пока не встретит людей, пожелающих разделить с ним трапезу.

Сэн вспомнил, как мать навязывала ему котомку. Он взял её исключительно как память о родных местах, да ещё потому, что в голову почему-то запали слова матери о неизвестности незнакомых мест. Но взятые из дома продукты рано или поздно должны были закончиться. И это несмотря на то, что он, пока шёл через соседние деревни, котомки не трогал, а заходил обедать и ужинать к родственникам.

Уж очень далеко он зашёл.

Теперь, пока он не войдёт в любую деревню, придётся питаться тем, что находится повсюду.

"Но съедобно ли оно?" – подумал Сэн, и усмехнулся: до сих пор таких вопросов не возникало. Несъедобный мир встречается только в сказках…

Но в сказках встречалось и многое другое, например, голубое небо, зелёная трава, жёлтое солнце…

Впрочем, проверить съедобность и несъедобность окружающего очень легко: достаточно попробовать.

Подумав так, Сэн понял, что не наелся. Но зачерпывать горсть почвы не решился: мешала мысль об удалённости от дома. А вдруг она уже стала несъедобная?

Вместо этого Сэн сделал несколько шагов в сторону от дороги, отломил веточку от невысокого кустика и зажевал.

Вкус у веточки был точно такой же, как и у любой другой пищи, как и у всего окружающего. То есть никакого вкуса. Но она насыщала, а это главное.

Сэн съел несколько веток, подумал, погрузил пальцы в грунт под кустом и бросил в рот небольшую горсточку. Никаких изменений.

Сэн задумался. Местность не менялась на всём протяжении пути. Может, правы те, которые утверждали, что он уходит напрасно: везде одно и то же? Есть ли она, разноцветная страна, или осталась в старых сказках?

Почему всё одинаковое? – этот вопрос он начал задавать ещё маленьким.

А какое оно может быть? – удивлялись окружающие. – Так заведено испокон веков, так было, так есть и так будет.

Не нами создан этот порядок, не нам его и изменять, – добавляли другие.

Что тебя не устраивает? – спрашивали третьи.