Вадим Бабенко - Черный Пеликан

«Твоя, – заметил я ему аккуратно, – твоя, не наша». Фантом фантомом, но чрезмерная вольность манипуляций, даже и с его тенью, все одно коробит, как ни крути. «Ну да, – неохотно согласился Юлиан, – извиняюсь за неточность». Он отпил вина и повертел бокал в руках, будто раздумывая, стоит ли продолжать. Я ободрил его кивком, и он снова заговорил, теперь уже старательно избегая местоимений.

«Так вот, Вера, она тоже, знаешь, не железная. Как-то раз случилась у них беседа по душам, и он все ей объяснил: и кто она была, и кем он ее сделал – в общество ввел и платьев накупил, и отличать научил настоящие вещи от всякой дешевки – и на чьи деньги она живет припеваючи, позволяя себе неожиданные взрывы один за другим. Тоже прав в каком-то смысле, – Юлиан покривился, – но слушать такое никому не по душе, так что она взбрыкнула, как норовистая лошадка, и заявилась ко мне на ночь глядя, вся в слезах – все, говорит, не могу больше, что он себе позволяет, жалкий писака детских книжонок, что он может понять про чужую жизнь и чужие страсти? Да, соглашаюсь, ничего, а сам чувствую – тут-то моей свободе и конец, но не выгонять же ее назад, некрасиво как-то. Таким вот толком все и разрешилось – на другой день она перевезла вещи, и стали мы жить вместе, по обоюдному как бы решению, хоть я и не понимаю, в какой момент меня об этом спросили. Я все ждал, что супруг образумится и затребует ее назад, а там глядишь опять пойдет по-старому, но он ни в какую – ни звонков, ни писем – напереживался наверное крепко, так и не отошел. А потом вскоре завертелась эта история с командировкой – очень все хитро, с этим стажем, знаешь, новая должность может светить, а без него трудновато – ну и конечно желающих набилось больше, чем нужно, пришлось покрутиться, не упускать же, а за всем этим на личные дела и сил не осталось – пусть, думаю, идет как идет. В результате и в командировку поехал, и Веру с собой потащил – она так вцепилась, что не очень-то и оторвешь, а теперь вот на стенку лезет от скуки, потому что заняться нечем. Но это ничего – еще пару месяцев и назад, а там-то мы посмотрим, как дальше… Но ты не подумай, – воскликнул он вдруг встревоженно, – я на самом деле не жалею. Вера – она знаешь какая? Красавица и вообще… Ого-го. Ну ты сам должен помнить, чего я тебе буду…»

«Помню, помню», – поддакнул я ему великодушно, прикидывая про себя, насколько меня самого обрадовало бы внезапное вторжение любовницы, неверной моей Веры, предмета страсти истинной и жаркой. Сейчас по крайней мере я не испытывал к Юлиану никакой зависти, даже и непонятное сочувствие шевельнулось внутри, но я тут же изгнал его прочь, прикрикнув грозно – не до сочувствий, перед тобой враг. В любом случае, нужно отметить как плюс будничное окончание драмы – всегда приятно знать развязку, тем более что я вовсе не считал себя оставшимся в дураках. Интересно, как было бы раньше, если бы слухи дошли еще в столице? Впрочем, все равно, а чтобы разобраться до конца, нужно бы глянуть на фрау-фрейлин Гуттенбергер нынешними глазами. Жаль, что этого нет в моем плане.

Словно читая мои мысли, Юлиан спросил сердито: – «Ты может хочешь увидеться с ней? Так, потолковать о житье-бытье?» Я лишь покачал головой, глядя на него без улыбки. «Ну да, ну да», – покивал он понимающе и, будто удрученный собственным монологом, сморщил лоб и стал торопливо поглощать закуску. Я последовал его примеру, и какое-то время мы молчали, раздумывая каждый о своем. Юлиан, впрочем, быстро пришел в себя и стал расспрашивать теперь уже о моей личной жизни с простоватой настойчивостью друга детства, каковым он мне вовсе не являлся, и я, чтобы закрыть эту тему, сообщил ему небрежно, что конечно встречаюсь тут с весьма привлекательной девицей – с одной и той же, и уже довольно долго – но не стал вдаваться в детали, так что ему пришлось от меня отстать.

Вскоре все было съедено, и мы откинулись на спинки стульев. На улице сделалось совсем темно, наши профили отражались в оконном стекле, обесцвеченные тусклым электричеством фонарей. С кухни потянуло горелым, и пожилая дама за соседним столом тут же фыркнула возмущенно, оглядываясь по сторонам в поисках кого-нибудь из прислуги. Мы встретились с ней глазами и обменялись сочувственными гримасами.

«Что с карьерой? – поинтересовался я, вновь разворачиваясь к Юлиану, – Ты, как всегда, удачлив и перспективен?» Тот ухмыльнулся с показной скромностью и начал обстоятельный рассказ о служебных делах, нити которого я скоро потерял, даже и не пытаясь вникать в их вязкие хитросплетения. Потом нам принесли горячее – острый венгерский гуляш, приготовленный без всякой изюминки – и Юлиан ощутимо сник, словно почуяв мое пренебрежение к событиям далекой жизни, которую я оставил без сожалений, явно отыскав что-то иное взамен. Я знал, что рано или поздно он сам проявит интерес к этому иному – за тем и пришел, и не уйдет, пока не выпытает все что сможет – и ждал терпеливо, настраивая себя на трудную роль обманщика, чей обман не должен быть раскрыт. Главное было не в словах, словам всегда поверят, если произнести их как нужно, но вот именно к этому «как нужно» следовало отнестись со всей серьезностью, ибо во лжи, правдоподобной до слез, выстрел дается только один, и цель должна быть поражена в самую середину.

Покончив с гуляшом и основательно запив его вином, чтобы охладить горящие рты, мы закурили и вновь уставились друг на друга. Я видел, как Юлиан борется с любопытством, изо всех сил скрывая нетерпение. «Знаешь… – сказал я ему с нажимом, просто из желания немного подразнить, и наклонился вперед по его же примеру, будто подчеркивая важность предстоящего признания. – Знаешь, моя подруга отправила бы это блюдо в помойку после первой же пробы. Удивительно небрежно приготовлено, ты не находишь? Она вообще у меня славянка, а они знают толк, если что-нибудь из мяса…»

«А, да-да», – откликнулся насторожившийся было Юлиан, отвернулся в сторону разочарованно и стал ковырять во рту зубочисткой, прикрыв ладонью нижнюю половину лица. Я заметил, что его бородка подстрижена с одной стороны чуть неровно и удивился про себя – раньше за ним такого не водилось, уж к чему, к чему, а к собственной внешности он относился с чрезвычайным вниманием. То ли провинция так действует, то ли постоянное проживание с Верой Гуттенбергер, подумал я, но дальше гадать не стал – к делу это не относилось. По крайней мере, до поры.

«Так что вот, трудимся помаленьку, – скучно произнес Юлиан и зевнул, – растем, так сказать, а для того и лишения терпим – навроде этой дыры. Тут, как ты правильно заметил, и накормить не могут по-человечески, а про остальное – что уж говорить…» Он поерзал на стуле, взял новую зубочистку и стал вдруг жаловаться на город М., расписывая с неприкрытой горечью, как ему тут неуютно, и с какою радостью он убрался бы отсюда при первой возможности.