Вадим Бабенко - Черный Пеликан

«Он наш, он сдался!» – возликовал голос, и, вторя ему, послышались жидкие хлопки, но я не слушал, словно отгородившись прозрачной стеной. Не могу, вертелось в голове, кончено, это мой предел. Я все понял про копии, я разгадал вашу шутку, не так уж сложно в конце концов, но доказывать мне нечего больше, и больше нечем бороться. Вызова не получилось, мир сильнее меня – вот вам пожалуй и ответ. Я не верил ему, каюсь, но теперь, теперь…

«Четырнадцать ступеней! – бушевал голос, отражаясь гулким эхом. – Четырнадцать ступеней – вот его цена! Прямо скажем, немного, недостойно, ничтожно! Что скажешь, гордец – сдаешься навсегда? Или встанешь, как подобает смельчаку?»

Я лежал, не двигаясь и даже не поворачивая головы. К свинцу во всем теле добавилась могильная сырость, исходящая от камня подо мной; мышцы застыли, и мысли застыли, словно скованные вечным льдом. «Отвечай! – не отставал голос. – Отвечай и не уходи от возмездия, беспримерный трус!»

С огромным трудом я разлепил губы и проговорил заплетающимся языком: – «Я не трус. Я не встану. Я проклинаю вас…» Слова были едва слышны и мне самому, но хитрое эхо тут же разнесло их во все стороны, добавив страсти и надрыва. Звуки метались, наталкиваясь друг на друга, беспомощные, как мольбы.

«Ха-ха-ха», – зашелся в смехе весь зал, зрители веселились, сбросив оцепенение, будто узрев наконец что-то по-настоящему забавное. «Он проклинает нас! – передразнивал голос с невыразимым презрением. – Проклинает и предает анафеме! Это как раз на него похоже, это то, что он умеет делать лучше всего… Что ж, довольно фантазий – он и сам мог бы придумать не хуже. Проверим теперь, кто он таков на самом деле!»

Где-то вверху застрекотали невидимые трещотки, постепенно обращаясь барабанной дробью. На трибунах затопали тысячи ног, отбивая торжественный ритм, факелы вдруг погасли, и наступила полная темнота. «Открой глаза! – завопил голос, и я понял, что веки у меня и в самом деле сжаты. – Открой глаза и возьми настоящее оружие!»

Я сделал, как мне сказали, и стал осматриваться, моргая и привыкая к свету. Силы вернулись вдруг, хоть и не все, и не сразу. Вокруг высились знакомые уже колонны самого верхнего зала, где не было теперь ни одной посторонней копии. Я стоял в центре, довольно далеко от края без стены, а у моих ног валялся блестящий предмет.

Неужели… – подумал я оторопело, наклонился, зыркнув по сторонам, и взял его в руки. Это и впрямь оказался револьвер – настоящий, с длинным дулом, но побольше и потяжелее моего кольта. В его реальности не возникало сомнений, я крутанул барабан и увидел, что он полон патронов. Меня сотрясла нервная дрожь – что ж, будем квитаться, подумал я лихорадочно, квитаться или отстреливаться до конца. Шанс еще есть, пережитое в подземелье можно перечеркнуть, если уж не забыть. Надо мной смеются – но не слишком ли рано?..

Стало ясно, что теперь все пошло всерьез, без фокусов и шуток. Я щелкнул предохранителем, обхватил рукоятку обеими руками и стал осторожно поворачиваться кругом, высматривая врага.

Враг появился все из той же стены справа. Два человека в свободных плащах с капюшонами, неуловимо похожие друг на друга, вели третьего со сведенными за спиной руками и черной повязкой на глазах. Уж он-то точно был мне знаком – не мой ли это очередной двойник, спросил я себя в растерянности, но потом заметил, что мы разного роста, человек с повязкой был выше на полголовы. Стихшая было барабанная дробь вновь усилилась, сделалась резче и суше, пленника подвели к колонне в пяти метрах от меня и прислонили к ней спиной. «Страхи в сторону, пусть сбудутся мечты!» – прогремело с потолка. Я глянул внимательнее и понял со всею ясностью, что передо мной не кто иной, как Юлиан.

«Стреляй», – сказал голос буднично, без обычного своего напора; слово разнеслось тысячей перевертышей и затихло умирающим «ай-ай-ай». «Стреляй! – повторил он через несколько секунд, уже с грозным нажимом. – Убей его, он твой!» Юлиан стоял, чуть припав на одну ногу, иронично осклабясь и будто вовсе не понимая, что происходит. Ну да, куда ж ему, у него и воображения не достанет, чтобы представить себе такое, подумал я мельком, сжимая револьвер онемевшими пальцами. Двое стражей расположились по бокам неподалеку от пленника и глядели на меня надменно и строго.

«Ну же!» – хлестнул по лицу свирепый окрик. Стражи медленно распахнули плащи, достали из-под них взведенные арбалеты и направили мне в грудь. Во рту мгновенно пересохло, я понял, что сейчас все кончится и кончится очень страшно. Мысли замелькали, засуетились, сбились в беспорядочную кучу. Жажда мести накатывала горячей волной, хотелось победы и хотелось правоты, но тут же сомнения сковывали разум, и цена чужой жизни душила тяжким бременем, справиться с которым отчего-то не было сил. Я ощутил каждым своим нервом, что времени на раздумья больше нет, почувствовал, как скатывается в никуда последняя секунда, понял с неумолимой ясностью, что не могу ничего решить – и, будто со стороны, услышал свой собственный крик. «Беги, Юлиан!» – вопил я отчаянно и палил вверх и вбок, по стенам, по колоннам, в высоченный сводчатый потолок, куда угодно, только чтобы не попасть ни в жертву, ни в стражей, замерших с арбалетами в руках. Пули свистели и рикошетили от камня, барабанная дробь сделалась нестерпимой, а потом грянул далекий гром, что-то взорвалось в моем мозгу, содрогнулось и раскололось, не причинив однако никакого вреда.

Глаза открылись и заморгали часто-часто, словно не веря сами себе. Гулкий зал, стражи и Юлиан исчезли, как обморочное видение, никакого револьвера больше не было в руках, и пустота не манила отблесками горящих факелов. Я вновь стоял на океанском берегу, наваждение спадало понемногу, сознание очищалось, и стихала дрожь. Все осталось, как было. Те же волны захлестывали мне ноги, рокот прибоя одушевлял пространство, и пеликаны бросались в воду, охотясь, лишь тот, что владел мной, сидел теперь неподвижно и смотрел, не отрываясь, словно желая проникнуть в душу изуверским щупом, от которого ничего не скрыть.

Я переступил с ноги на ногу и чуть не упал, потеряв равновесие. Мне было плохо – плохо и страшно. Стало ясно, что воевать больше не с кем, но это не успокоило вовсе – как раз наоборот. На руках не осталось ни крови, ни царапин, но я помнил недавнюю боль всем измученным телом, помнил унижение и стыд, растерянность и насмешки. Ни одна пуля не задела меня, но их рикошетный визг навсегда въелся в память. Было ясно, что меня обыграли и провели. Мне казалось, я постарел на десяток лет, побывал на войне и лишился накопленных сокровищ. Совсем другие люди бродят теперь в моих владениях, а мне, наверное, больше нечем владеть, да и что делать с накопленным, если в любой миг может нагрянуть неумолимая сила, способная смять, уничтожить…