Вадим Бабенко - Черный Пеликан

Про них судачили какое-то время, но потом пересуды стали стихать и, наверное, вскоре сошли бы на нет, если бы не случилась трагедия, потрясшая весь Ганновер. Как-то утром город был разбужен ужасным взрывом, от которого во многих зданиях повылетали стекла, и взорвалось не что иное, как дом Настасьи Владимировны вместе с нею самой, бывшим доктором и престарелой теткой. Конечно, власти быстро установили причину катастрофы, списав ее на неполадки в конструкции газовых труб, но столь прозаическому объяснению верили с неохотой – каждый считал своим долгом выразить сомнение и многозначительно пожать плечами. Однако, разрушенный дом похоронил все тайны, и в конце концов даже самые заядлые говоруны обнаружили, что более нечего обсуждать. Тогда жестокая молва сошлась на том, что Настасья Владимировна и доктор нашли хоть и страшный, но по-своему справедливый конец, вот только тетка, глупая, но вполне уважаемая женщина, пострадала совершенно зря, как впрочем бывает часто – куда чаще, чем наоборот.

Арчибальд Белый закончил, отвернулся от океана и глянул на меня, победительно вскинув подбородок. «Н-да… – произнес я глубокомысленно, посмотрел еще раз на портрет Софии и спросил: – Признайтесь, Арчибальд, вы сами выдумываете эти ваши сюжеты?»

Тот сощурил глаза и поинтересовался задиристо: – «А какое вам дело – сам, не сам? Собираетесь что-либо оспорить, так пожалуйста, оспаривайте».

«Да нет, я лишь из любопытства, – ответил я мирно, размышляя о том, куда попадает сегодняшний рассказ в свете моих графических упражнений. – Любопытствую и только – сам-то придумать не могу так длинно, вот и интересуюсь, как у других. А больше – ни-ни, и спорить мне не о чем».

«Как так – не о чем спорить? – желчно спросил Арчибальд. – Вы столь беззубы, что не способны оспорить мысль? Не поверю, не поверю… Или вы считаете, что там вовсе и нет никакой мысли?.. Вообще, Витус, – сказал он задумчиво, склонив голову набок, – вообще, я замечаю, что вы потихоньку посмеиваетесь надо мной – вы и Немо. Все-таки вы с ним спелись – а чего еще было ожидать? Ну ладно, я не обидчив, – добавил он, видя мои жесты протеста, – и конечно же я никак не буду мстить!»

Арчибальд поднял портрет Софии и стал бережно закутывать его в мягкую ткань, бормоча еле слышно какие-то рифмованные строчки. «Я прохожу сквозь тесные ряды /иных, кто скуп, кому делиться нечем – /они стоят, беспечны и горды, /они смеются – смех бесчеловечен…» – слышалось мне сквозь океанский шум. «Экий тяжеловесный стих, – миролюбиво добавил он, выпрямляясь. – Что же до историй – думайте, что хотите. Скажу вам только: как бы ни показалось, это не моя вина. Я ведь… – он замолчал и замер, глядя на меня в упор. – Я ведь не могу рассказать неправды, в этом все дело – могу лишь прислушаться и после передать, а добавить – нет, и намеренно переврать – едва ли, едва ли».

Он взял картину под мышку, и мы стали спускаться, стараясь не оступиться на гладких камнях. «Кстати, – вновь повернулся ко мне Арчибальд, когда мы оказались на песке, – кстати, теперь мне становится не до историй – несколько вечеров я буду занят по горло. Приглашаю вас через три дня, в четверг – у меня состоится ежегодная встреча, и это бывает забавно, знаете ли… Немо я уже сказал, и он ждет с нетерпением, а в этот раз и вы еще будете – очень, очень удачно. Только мне нужно закончить кое-что, оттого через три дня, не взыщите, а тогда уж – обязательно, никаких отговорок, потому и приглашаю так вот, заранее».

«Хорошо, хорошо, – поспешил я его успокоить, – но – встреча, вы сказали, эта встреча – с кем?»

«Ах, да, – спохватился Арчибальд с кривой усмешкой, – это с моим коллегой, его зовут Арнольд, Арнольд Остракер, такой типичный курчавый иудей. Мы вместе учились, и нас было не разлить водой – все так и говорили, два А, Арчибальд и Арнольд. Теперь вот встречаемся иногда… Ну, вы увидите», – он топтался, поглядывая вбок, и явно хотел распрощаться.

«Да, да, замечательно, – сказал я рассеянно, – бывший сокурсник, два А – я вам завидую… Знаете, я, пожалуй, прогуляюсь к рыбакам, вы не желаете?»

«Нет-нет, я домой, домой», – зачастил Арчибальд и вдруг замер, уставившись на меня. «Слушайте, Витус, – произнес он проникновенно, – у меня к вам просьба: напишите мне стихотворение».

«Какое стихотворение?» – не понял я и поглядел на художника с некоторой опаской. Наверное, у меня на лице появилась гримаса, так что Арчибальд смутился и сморщился от досады.

«Ну любое, любое стихотворение, – стал он торопливо объяснять, – это ж больше для вас самого, а я – так, поддержать… А вы уже невесть что подумали, – добавил он с упреком, – и вовсе напрасно, в этом смысле я ни-ни, давно уже и прочно ориентирован на женщин – даже и не знаю, к лучшему это или нет…»

Я ухмыльнулся, будто бы извиняясь, и развел руками. «Ну да, ну да… А стихотворение – обязательно, – закончил Арчибальд неожиданно твердо. – И запишите, чтоб не забыть, знаю я вас».

Опять! – подумал я, но покивал согласительно, и мы расстались, направившись в разные стороны, однако через несколько шагов я услышал его оклик: – «Витус!» – и обернулся. «Помните, вы пообещали», – крикнул Арчибальд с ребяческим задором и погрозил мне пальцем, и я рассмеялся невольно, настолько нелепо-грозно выглядели его фигура в темном плаще и развевающаяся шевелюра на фоне безучастных скал, молчаливых как любой, погнавшийся когда-то за розовым шаром, а потом махнул рукой ему в ответ и пошел дальше, прикидывая, застану ли кого-нибудь у лодок, или все уже вернулись в деревню, оставив на берегу только мокрые сети.

Арнольд Остракер, несмотря на нордическое имя, и впрямь выглядел типичным иудеем – с курчавыми волосами угольно-черного цвета, чуть тронутыми первой сединой, крупным носом и глазами, в глубине которых мерцал отсвет не то тщательно скрываемых страстей, не то привычного презрения к человечеству. Он казался моложе Арчибальда и вместе с тем крепче и увереннее в себе, будто представитель нового племени, пришедшего, чтобы вывести заблудших и всколыхнуть застаревшую рутину. Лишь что-то, какая-то малость выдавала в нем склонность скорее к созерцанию, нежели к действию. При внимательном взгляде становилось ясно, что и он едва ли метит в поводыри, но если Арчибальд, при всей заносчивости и острословии, так и не научился скрывать свою ранимость, то его близнец по первой букве, второе А их юношеского союза, гордо демонстрировал изрядной толщины панцирь, словно предупреждая: с ходу не возьмешь, придется повозиться – так что у нападающих, особенно не слишком ретивых, возникал повод поразмыслить: а стоит ли вообще ломать копья?

Знакомясь, он сразу глянул на мою отметину и чуть заметно улыбнулся всем круглым, чистым, холеным лицом, едва не спровоцировав меня на грубость. В отместку я стал посматривать на него подолгу с тяжелой задумчивостью, словно прикидывая про себя, на что вообще он годен, но Арнольда было не смутить такой ерундой, так что вскоре развлечение мне надоело. Он же был весьма учтив со мной, равно как и с Немо, и вполне равнодушен к нам обоим – очевидно, во всей компании интересовал его один Арчибальд, а остальные представляли собой лишь не слишком обязательный фон.