Александр Казанцев - Взгляд сквозь столетия

— Я сказал, что это иероглифы потому, что вы вскружили мне голову своим Шампольоном, — возразил доктор.

— А я увидел в них полную историю потопа потому, что вы вскружили мне голову своими теориями о великих переворотах земного шара, — возразил я.

— Но желал бы я знать, — примолвил он, — каким образом вывели вы смысл, переводя простую игру природы!

На что, естественным образом, отвечал я доктору:

— Не моя же вина, ежели природа играет так, что из ее глупых шуток выходит, по грамматике Шампольона, очень порядочный смысл!

— Так и быть! — воскликнул доктор. — Но я скажу вам откровенно, что, когда вы диктовали мне свой перевод, я не верил вам ни одного слова. Я тотчас приметил, что в вашей сказке кроется пропасть невероятностей, несообразностей…

— Однако ж вы восхищались ими, пока они подтверждали вашу теорию, — подхватил я.

— Я?.. — вскричал доктор. — Отнюдь нет!

— А кто прибавил к тексту моего перевода разные пояснения и выноски?.. — спросил я гневно. — Вы, милостивый государь мой, даже хотели предложить гофрата Шимшика в ископаемые почетные члены Геттингенского университета.

— Барон!.. не угодно ли табачку!

— Я табаку не нюхаю.

— По крайней мере, отдайте мне ваш перевод: он писан весь моею рукою.

— Не отдам. Я его напечатаю, и с вашими примечаниями.

— Фуй, барон!.. — сказал Шпурцманн с неподражаемою важностью. — Подобного рода шутки не водятся между такими известными, как мы, учеными.

На другой день мы оставили Медвежий Остров и возвратились в устье Лены, а оттуда в Якутск. Плавание наше было самое несчастливое: мы претерпели сильную бурю и все время бились с льдинами, покрывавшими море и Лену. Я отморозил себе нос.

Отделавшись от Шпурцманна, я поклялся не предпринимать более ученых путешествий.

ОДОЕВСКИЙ ВЛАДИМИР ФЕДОРОВИЧ (1803 или 1804–1869 гг.) — писатель, журналист, философ, музыковед, педагог, общественный деятель.

В 1816 году поступил в Московский университетский благородный пансион — одно из лучших учебных заведений России, в котором в разное время учились Жуковский, Грибоедов, Лермонтов, Чаадаев и многие другие выдающиеся деятели русской культуры. Первые литературные опыты Одоевского публикуются в пансионском журнале «Каллиопа».

По выходе в 1822 году из пансиона (он окончил его в числе первых) Одоевский участвует в заседаниях «Вольного общества любителей российской словесности», постоянно посещает литературный кружок поэта и переводчика С. Е. Раича, вместе с поэтом Д. В. Веневитиновым становится во главе только что организованного «Общества любомудрия», занимавшегося преимущественно изучением немецкой философии. Тогда же имя молодого писателя появляется в московских журналах. Эти годы отмечены дружбой с двоюродным братом, поэтом-декабристом А. И. Одоевским, с Грибоедовым, Кюхельбекером.

В 1824–1825 годах совместно с Кюхельбекером Одоевский издает альманах «Мнемозина», который имел успех как у читателей, так и у критиков: горячо поддержал его К. Рылеев, с похвалой отзовется о нем впоследствии Белинский. «Там были неведомые до того взгляды на философию и словесность, — писал один из современников, — …это был первый смелый удар старым теориям, нанесенный рукою неопытной, но тем не менее удар меткий…»

В 30-е годы Одоевский активно сотрудничает в пушкинском «Современнике», альманахе А. А. Дельвига «Северные цветы», других изданиях, где публикует свои статьи на разнообразные темы, дидактические и романтические повести, сказки, повести светские, две из которых: «Княжну Мими» и «Княжну Зизи» высоко оценил Белинский. В это время он работает и над значительнейшим своим сочинением, «произведением уникальным по мысли, по характеру композиции, по жанровой своей природе», говоря словами современного ученого, — романом «Русские ночи» (опубликован полностью в 1844 г.).

В 40-е годы Одоевский вместе с А. П. Заблоцким-Десятовским издает журнал «Сельское чтение», названный Белинским образцом «народного чтения». Со второй половины этого десятилетия он постепенно отходит от литературных занятий, обращается к научной и педагогической работе, общественной и служебной деятельности. С 1846 года служит помощником директора Публичной библиотеки и директором Румянцевского музея.

В 1867 году Одоевский пишет в ответ на статью И. С. Тургенева «Довольно» свой исполненный социального и научного оптимизма очерк «Не довольно», в котором пытается опровергнуть пессимистические выводы представителя новой культурной эпохи. Он словно выполнял при этом завет Кюхельбекера, писавшего ему из ссылки в 1845 году:

«Ты, наш ; тебе и Грибоедов, и Пушкин, и я завещали все наше лучшее; ты перед потомством и отечеством представитель нашего времени, нашего бескорыстного стремления к художественной красоте и к истине безусловной».

У графини Б. было много гостей; была полночь, на свечах нагорело, и жар разговоров ослабевал с уменьшающимся светом: уже девушки перетолковали обо всех нарядах к будущему балу, мужчины пересказали друг другу обо всех городских новостях, молодые дамы перебрали по очереди всех своих знакомых, старые предсказали судьбу нескольких свадеб; игроки рассчитались между собой и, присоединившись к обществу, несколько оживили его рассказами о насмешках судьбы, произвели несколько улыбок, несколько вздохов, но скоро и этот предмет истощился. Хозяйка, очень сведущая в светском языке, на котором молчание переводится скукою, употребляла все силы, чтобы расшевелить болтливость усталых гостей своих; но тщетны были бы все ее усилия, если бы нечаянно не взглянула она в окно. К счастью, тогда комета шаталась по звездному небу и заставляла астрономов вычислять, журналистов объявлять, простолюдинов предсказывать, всех вообще толковать о себе. Но никто из всех этих господ не был ей столько обязан, как графиня Б., в это время: в одно мгновение, по милости графини, комета соскочила с горизонта прямо в гостиную, пробралась сквозь неимоверное количество шляп и чепчиков — и была встречена также неимоверным количеством разных толкований, и смешных и печальных. Одни в самом деле боялись, чтобы эта комета не напроказила, другие, смеясь, уверяли, что она предзнаменует такую-то свадьбу, такой-то развод и проч. и проч.

«Шутите, — оказал один из гостей, который век свой проводил в свете, занимаясь астрономией (par originalité [26]), — шутите, а я помню то время, когда один астроном объявил, что кометы могут очень близко подойти к Земле, даже наткнуться на нее, — тогда было совсем не до шуток».