Кристофер Прист - Опрокинутый мир

— А что тут понимать, все яснее ясного, — отозвался я.

— То есть? — не поняла Элизабет.

— Если генератор, как вы утверждаете, отключен, тогда не осталось вообще никаких проблем. Мне надо лишь время от времени поднимать глаза на солнце и внушать себе, что это шар, как бы он на самом деле не выглядел.

— Но, Гельвард, это же обман зрения!

— Обман или не обман, а я верю тому, что вижу.

— И напрасно.

Через несколько минут нам навстречу толпой повалили люди, спешащие на юг, домой, в Город. В большинстве своем они возвращались со всеми пожитками, какие взяли, отправляясь на работу к мосту. Никто из них не удостоил нас внимания. Я прибавил шагу, пытаясь оторваться от Элизабет. Но она не отставала, ведя лошадь за собой.

Стройплощадка опустела. По мягкому желтому грунту я прошел на настил покинутого моста. Внизу блестела вода, прозрачная и спокойная: интересно, откуда же берутся волны, что даже сейчас облизывают сваи, выкатываясь на песок?

Обернувшись, я увидел Элизабет, которая стояла с лошадью на берегу. Она смотрела мне вслед — я ответил ей долгим взглядом, потом нагнулся, снял ботинки и босиком пошел дальше, к концу настила.

Солнце спускалось к северо-западному горизонту. Какое же это было прекрасное, своеобразное зрелище! Изящный, загадочный огненный контур, куда более привлекательный, чем безыскусный шар. Жаль, что мне так ни разу и не удалось достойно передать красоту этих линий на бумаге.

Я нырнул с моста головой вниз. Вода обожгла тело холодом, но это было даже приятно. Едва я вынырнул на поверхность, подоспевшая волна швырнула меня обратно на ближайшую сваю. Я оттолкнулся от скользкого бревна и поплыл на север.

Потом мне стало интересно: неужели Элизабет все еще наблюдает за мной? Я перевернулся на спину. Оказывается, пока я плыл, женщина спустилась с берега и теперь неторопливо ехала верхом по неровным доскам настила. Достигнув края, она остановилась и, замерев в седле, пристально смотрела мне вслед.

Я поплыл дальше. Может, она хотя бы помашет мне? Заходящее солнце обливало ее сочной желтизной, и она будто светилась на фоне темной голубизны неба.

Вновь перевернувшись, я устремил взгляд на север. Солнце уже почти зашло, большая часть широкого сплюснутого диска скрылась из виду. Я ждал — и вот на моих глазах за горизонт ушла середина, а затем и верхушка светового копья. Все вокруг поглотила тьма, и тогда я поплыл, взрезая пенистые гребешки волн, обратно — к новому для меня берегу.

Уникальность научной фантастики заключается прежде всего в том, что она соединила в себе принципиально различные пути познания мира: искусство и науку. И не случайно искусство здесь стоит на первом месте: именно в нем сконцентрировано все то интуитивное, образное, почти невыразимое, что оборачивается предвосхищением, открытием, даже чудом, которое можно проверить, однако, строгой аналитикой. Не станем доискиваться, откуда Свифт узнал о спутниках Марса, открытых спустя многие десятилетия после его смерти; не будем гадать о подоплеке игривого пророчества Сирано де Бержерака, приспособившего ракеты для полетов к иным мирам. Попробуем лучше чудесный эликсир в чистом, так сказать, виде, вне алхимической реторты всемогущего знания. На мой взгляд, наиболее характерным примером провидческой образности, внешне ничем не связанной с естественнонаучной отправной точкой, являются поражающие воображение строки Ричарда Киплинга:

И Томлинсон взглянул вперед, потом взглянул назад, -

Был сзади мрак, а впереди створки небесных врат…

…Его от солнца к солнцу вниз та же река несла

До пояса Печальных звезд, близ Адского жерла.

Одни, как молоко, белы, другие — красны, как кровь,

Иным от черного греха не загореться вновь. [1] Р. Киплинг. Избранные стихи. Л., 1936, с. 41

Трудно удержаться от соблазна современного, как принято говорить, прочтения набросанной поэтом картины мироздания. Ведь бедняга Томлинсон летит не в дантовых сферах, а в нашей, скажем так, релятивисткой Вселенной, с ее белыми карликами, красными гигантами и затаившимися во мраке черными дырами. Заброшенный меж раем и адом, он смотрит «вперед», смотрит «назад», интуитивно улавливая смещение спектральных линий.

Разведчик будущего Гельвард Манн тоже вынужден всматриваться в линию безумного горизонта, поворачиваясь то вперд, то назад, на юг и на север, в прошлое и будущее. Сама почва его текучего причудливого мира, корежимого подвижками сингулярности, — есть такой специальный термин, летит в бесконечность, само пространство искажает пропорции, то сплющивая человеческую фигуру в подобие блина, то вытягивая ее в иглу. Даже время выкидывает там странные фортели, то растягивая дни в месяцы, то сжимая их в считанные часы. И ведь это не просто игра воображения, не бездумное жонглирование привычной фантастической атрибутикой. За всей этой свистопляской скрывается продуманная идея, концепция.

«Опрокинутый мир» — роман, подобного которому давно не встречалось в научной фантастике. От него веет свежим, насыщенным электрическим дыханием ветром уэллсовской классики, обогащенной творческим «безумием» самых современных физических идей. Это произведение продуманной строгости и глубины, преподанных с характерной для подлинной фантастики изящной непринужденностью.

И тем более неожиданно и удивительно, что принадлежит он перу молодого тогда писателя (Прист родился в 1943 году). Правда, прежде были отдельные рассказы, были даже романы — «Индоктринер» (1970 год), «Фуга темнеющему острову (1972 год), — которые остались едва замеченным читающей публикой и критикой. А вот увидевший свет в 1974 году «Опрокинутый мир» сразу был признан английскими читателями лучшей научно-фантастической книгой года. Так случилось, что советский читатель, прежде чем познакомится с «Опрокинутым миром», прочел следующий роман писателя, изданный у него на родине в 1976 году, — «Машина пространства» [Прист К. Машина пространства. = М.:Мир, 1979]. «Машина пространства» была написана в традиционной манере фантастики конца прошлого века. Это была своего рода пародия на Герберта Уэллса, поэтому «Опрокинутый мир» мы воспринимаем как еще более неожиданное явление. И именно поэтому хотелось бы, говоря об «Опрокинутом мире», наглядно продемонстрировать неслучайность авторской фантазии, чтобы на строгих моделях оттенить подкупающую красоту ее научной логики. Сам жанр послесловия позволяет подобную игру, которая, возможно, покажется занимательной даже любителям «чистого» фантазирования, не простеганного властными нитями причинно-следственных связей.

Итак, о гиперболическом пространстве Города, нареченного его обитателями Землей, и о причудах времени, которое по-разному течет для разведчиков, заброшенных в будущее и прошлое. О жизни, которую жители Города исчисляют не столько годами, сколько милями, пройденными в поисках загадочного оптимума.