Зиновий Юрьев - Брат мой, ящер

Защищенная с трех сторон невысокими холмами мелкая морская лагунка, казалось, тяжело вздыхала своей темной водой и медленно ворочалась вместе с собравшимися в ней десятками самых разнообразных рептилий, которых примерно через шестьдесят миллионов лет благообразный английский анатом сэр Ричард Оуэн назовет динозаврами. Обложившись словарями, он в один прекрасный день выберет из греческого слова deinos — «ужасный», и sauros — «ящерица». Вместе — динозавры или ужасные ящеры. Но тогда ни об анатомах-палеонтологах, ни тем более о сэре Ричарде и слове «динозавры» никто и слыхом не слыхивал. И даже куска суши, что станет со временем называться Великобританией, тоже еще не было.

Огромный апатозаурус, иначе именовавшийся палеонтологами будущего бронтозавром, медленно поднял длинную шею, увенчанную тяжелой огромной головой, и посмотрел вверх. Как и всегда в последнее время, солнце едва просвечивало сквозь густую дымку, застлавшую, казалось, все небо. Дул холодный порывистый ветер, было зябко, и апатозаурус невольно поежился своим необъятным девяностотонным телом. Дрожь прошла по нему медленными волнами. Так трудно было привыкнуть к холодам. На мгновенье он вспомнил, как любил когда-то забираться в жаркие дни в воду. В воде он не чувствовал своего огромного веса и готов был, выставив длинную шею, простаивать в мелкой лагуне долгими блаженными часами. Но все это уплыло куда-то в даль, в прошлое, куда — он чувствовал — возврата не было.

Он посмотрел вниз на темную поверхность воды и десятки своих собратьев, молча смотревших него. Что он мог сказать им? Да, он был самый большой из них и самый сильный. И посему слыл самым мудрым. Да разве мог не быть мудрым тот, кто одним взмахом хвоста мог отправить на тот свет дюжину каких-нибудь там стегозавров? Кто внушал рептилиям поменьше и послабее страх и благоговение? Разве сила не мудрость? Вот почему все собравшиеся рептилии терпеливо жали слов Хозяина, как почтительно называли они гиганта.

Хозяин медленно покачал головой и с высоты своих двадцати пяти метров пристально посмотрел вниз на собравшихся. На мгновенье он задумался, как обратиться к динозаврам, покорно молчавшим в томительном ожидании — лишь камешки в их пищеводах и желудках, необходимые для перетирания растительной пищи, тихо постукивали. Друзья? Какие, к черту, они были ему друзьями, вся эта мелюзга? И что такое вообще друзья? Коллеги — да этого слова в меловом периоде, в котором тогда жили динозавры, и слыхом никто не слыхивал. Проще было издать привычный рев, что Хозяин тут же и сделал. Динозавры в лагуне испуганно вздрогнули.

— Мы, рептилии, народ неглупый, — трубно начал Хозяин. — Хуже-лучше, прожили на этой земле более двухсот миллионов лет, да что прожили — правили ею, а это, доложу я вам, кое-что да значит. Дураки не правят, дураками правят. Кто будет жить после нас — знать нам не дано, но держу пари — хотя, если разобраться, с кем его держать, такое пари? — что вряд ли кто-нибудь еще продержится на этой земле столько же. — «Пари», — усмехнулся он про себя. Какие пари? Если и найдет кто-нибудь когда-нибудь его кости, и не догадается, поди, чьи они. — Но всему, как известно, — продолжал он, — приходит конец, и недалеко то время, когда все мы окажемся в совсем других лагунах… Не по одному, не по двое, как бывало всегда, испокон века, а все мы. Весь наш род. — Хозяин вздохнул и добавил: — Мы, рептилии, всякой ерундой вроде вопросов «отчего» да «почему» голов себе никогда не забивали, потому и царствовали безраздельно на земле и в воде столько лет. Но посмотрим правде в глаза: с солнцем что-то случилось, о настоящих жарких днях мы уж и забывать стали. Яйца — наше будущее — высидеть как положено становиться все труднее. И рождаются детеныши все чаще хилые, одно слово — не бойцы и не жильцы. И самки тут ни при чем. Нас медленно душит холод. И не так уж далек тот день, когда последняя рептилия, издав рев, который останется без ответа, рухнет, чтобы уйти в лагуну, из которой никогда не возвращаются…

Хозяин вдруг яростно хлопнул своим гигантским хвостом, высоко поднял среди фонтана брызг многотонную голову и зарычал:

— Но вот что я вам скажу, рептилии. Тем, кто придет после нас, так просто от нас не отмахнуться. Природа не разбрасывается своими сокровищами, а наша мудрость относится к величайшим ее богатствам. Кто еще умеет так ловко продемонстрировать власть и силу, отнять пищу у слабого, разорвать врага, кто всегда поймает себе самку и застолбит территорию? Да никто! Так что не падайте духом, рептилии! Наши мозги еще долго будут править миром. Это предсказываю вам я, мои бедные родственники, я — Хозяин этой лагуны! Поэтому не печальтесь, зверье. И не думайте, что все мы исчезнем в одночасье. Мы еще поживем и поохотимся!

Если бы не телефонный звонок, который Ирина Сергеевна через несколько минут мысленно начала называть Звонком с большой буквы, она бы вообще и не запомнила то утро. Да и что, собственно, было запоминать? Отражение своего лица в запотевшем после душа зеркале в ванной, которое, казалось, давно уже не менялось, но которое — она это знала слишком хорошо — неуклонно старело? Вот и в тот день, отметив, что в корнях волос начинает проглядывать седина и пора в парикмахерскую на окраску, она попыталась помассировать мешки под глазами, но, как и следовало ожидать, они от этого никуда не исчезли. И не исчезнут, скорее даже наоборот, с какой-то злорадной жестокостью сказала она себе. И мешки будут потихоньку набухать и отвисать, и щеки, что с ними не делай, тоже будут покрываться сеточкой морщин и отвисать. Хорошо еще, если не станет походить на бульдога. Конечно, усмехнулась она, кое-кто делает себе подтяжку за подтяжкой, превращая физиономии в страшненькие фарфоровые маски. Но не она. Никогда.

Она еще раз посмотрела на свое отображение в зеркале и вдруг явственно, почти физически ощутила неумолимый ход времени. Стрела времени, как называют ее физики. И никто не знает, почему она летит только из прошлого в будущее и беспощадно пронзает все на свете, погребая за собой то, что остается позади. Зачем.