Рэй Брэдбери - Тени грядущего зла

— Мы пойдем!

Все посмотрели на Уилла так, словно были поражены тем, что тот не хотел остаться здесь навсегда.

— Джим… — начал он и запнулся. — Твоя мама одна дома…

— Да, верно… — неохотно ответил Джим.

— Я понимаю. — Племянник выдержал паузу, чтобы привлечь их внимание. Когда они посмотрели на него, мистер Кугер внутри племянника принялся делать неслышные щелчки-вспышки , щелчки-вспышки, вслушиваясь через игрушечные уши маски, наблюдая через игрушечно-прелестные глаза, аппетитно двигая ртом, в котором виднелся крохотный как у пекинеса язычок. — Что ж, может, придете попозже, на сладкое? А?

— Сладкое?

— Я приглашаю тетю на карнавал. — Мальчик погладил руку мисс Фоли, и та в ответ нервно засмеялась.

— Карнавал? — вскрикнул Уилл, и тут же понизил голос. — Мисс Фоли, вы сказали…

— Я сказала, что была глупой и испугалась самое себя, — твердо заявила мисс Фоли. — Эта субботняя ночь — самая лучшая для представлений в цирке-шапито, надо обязательно показать их моему племяннику.

— Надеюсь, вы присоединитесь к нам? — спросил Роберт, не отпуская руки мисс Фоли. — Позднее? А?

— Великолепно! — сказал Джим.

— Джим, — напомнил Уилл, — мы весь день не были дома. Твоя мама, наверное, скучает без тебя.

— Ах, я забыл про это, — язвительно ответил Джим и метнул на друга ядовитый взгляд.

Вспышка. Племянник сделал рентгеновский снимок обоих, на котором, без сомнения, было запечатлено, как холодные кости дрожат в их теплых телах. Он протянул руку.

— До завтра. Встретимся около цирка.

— Отлично! — Джим схватил маленькую руку.

— Пока! — Уилл выскочил из двери, затем повернулся к учительнице с последней мучительной просьбой:

— Мисс Фоли?..

— Да, Уилл.

Не ходите с этим мальчишкой, подумал Уилл. Не подходите близко к тем балаганам. Оставайтесь дома, пожалуйста! Но вместо этого он сказал:

— Мистер Кросетти умер.

Она кивнула, погладила его по голове, думая, что он вот-вот заплачет. И пока она так стояла, он с усилием вытащил Джима наружу, и дверь захлопнулась, отгородила их от мисс Фоли и маленького розового лица с линзами вместо глаз, готовыми еще раз щелкнуть двух таких разных мальчиков, неуверенно нащупывающих в октябрьской темноте ступеньки крыльца; в этот миг в памяти Уилла опять закрутилась карусель; ветер с шумом срывал и уносил листья… Уилл сплюнул:

— Джим, ты пожал ему руку! Мистеру Кугеру! Уж не собираешься ли ты встретиться с ним?

— Это мистер Кугер, совершенно верно. Его глаза. Если бы я встретил его сегодня ночью, мы бы объяснили ему, что понимаем, как он фотографирует, как охотится со своей вспышкой. Что тебя гложет, Уилл?

— Гложет меня ?

Теперь, спустившись с крыльца, они ругались свирепым неистовым шепотом, поглядывая наверх, на пустые окна, где время от времени мелькала какая-то тень. Уилл остановился. Музыка снова завертелась в памяти. Он ошеломленно прищурил глаза.

— Джим, помнишь, музыка, которую играл орган, ну, когда мистер Кугер стал молодеть…

— Ну?

— Это был «Похоронный марш»! Только наоборот!

— Какой «Похоронный марш»?

— Какой! Джим, его мог только Шопен написать. Этот «Похоронный марш»!

— Но почему его играли наоборот?

— Мистер Кугер двигался прочь от могилы, а не к могиле, и становился моложе, меньше, вместо того, чтобы совсем состариться и упасть мертвым. Так ведь?

— Уилл, ты удивительный и ужасный!

— Конечно, но… — голос Уилла стал жестким. — Он там. Опять в окне. Помаши ему. Пока! А теперь иди и насвистывай что-нибудь… Только ради Бога не Шопена…

Джим помахал рукой. Уилл тоже помахал. И оба принялись насвистывать «О Сюзанна».

Тень тоже помахала им, маленькая тень в высоком окне.

Мальчики почти побежали вниз по улице.

Два ужина были давно приготовлены в двух домах. Мать кричала на Джима, мать с отцом отчитывали Уилла.

Оба были отправлены наверх в свои комнаты голодными.

Началось это в семь часов. Закончилось в семь часов три минуты.

Двери захлопнулись. Замки защелкнулись.

Тикали часы.

Уилл стоял около двери. Телефон был за ней, но подойти к нему он не мог. Впрочем даже если бы он позвонил, что ответила бы ему мисс Фоли? По-настоящему-то ей нужно сейчас уехать из города… Вот не было печали! Но так или иначе, что он может ей сказать? Мисс Фоли, этот племянник вовсе не племянник? Этот мальчик совсем не мальчик? Разве она не засмеется в ответ? Конечно, засмеется. Потому что племянник он или не племянник, мальчик был мальчиком, или во всяком случае казался таковым.

Он повернулся к окну. Через дорогу, в своей комнате, Джим тоже думал, как им поступить. Оба боролись со своим порывом. Было еще слишком рано поднимать окна и свистящим шепотом звать друг друга. Родители внизу настраивали радиоприемник, который шепотком доносчика зудел им в уши.

Мальчишки завалились в свои постели в разных домах, нащупали под матрацами по плитке шоколада, спрятанной туда на всякий случай, и без всякого удовольствия угрюмо сжевали.

Часы тикали.

Девять. Девять тридцать. Десять.

Дверная ручка внизу тихонько щелкнула, наверное, это папа открыл дверь.

Папа! — думал Уилл, войди! Мы должны поговорить! Но папа лишь тяжело вздыхал в холле.

Он не войдет, подумал Уилл. Ходит где-то рядом, рассуждает вокруг да около, а самое главное остается в стороне, вот как получается. Но просто войти, посидеть, выслушать? Никогда этого не делал, да и сделает ли когда-нибудь?

— Уилл…

Уилл встрепенулся.

— Уилл… — сказал папа, обращаясь в пустоту, — будь осторожен.

— Осторожен? — воскликнула мать из другого конца холла. — Это все, что ты собираешься сказать?

— Что же еще? — Отец уже спускался по ступенькам крыльца. — Он прыгает. Я ползаю. Как можно равнять нас? Он слишком молод; я слишком стар. О Господи, иногда я хочу, чтобы мы никогда…

Дверь захлопнулась. Отец уже шел по улице.

Уиллу захотелось рвануть вверх раму, распахнуть окно, позвать отца. Он показался ему вдруг таким маленьким в ночной тьме. Не беспокойся обо мне, папа, думал Уилл, лучше сам останься дома! Это небезопасно, уходить сейчас! Не ходи никуда!

Но он не закричал. Когда он наконец тихо поднял окно, улица была пуста, и он уже знал, что через какое-то время в библиотеке на другом конце города зажжется свет. Когда реки выходили из берегов, когда с неба падал огонь, каким замечательным местом была библиотека с ее тихими залами, с ее книгами. Какое счастье было знать, что никто тебя здесь не разыщет. Да и кто может отыскать, если ты уже в Танганьике, в Каире 1812 года, во Флоренции 1492!?

«Осторожен»…

Что папа имел в виду? Уловил ли он тот страх, слышал ли эту перевернутую музыку, бродил ли между шатров и балаганов? Нет. Едва ли.