Александра Седых - Башня континуума

— Но ведь Таггерту еще нужно провести Программу через законодательное собрание…

— Проведет, не сомневайтесь, буквально завтра или послезавтра проведет. У старины Гарольда там все давно куплено.

— Коррупция? — догадалась Виктория.

— Именно.

— А лендлорды?

— Наши досточтимые крупные землевладельцы выразили Таггерту понятное недоумение его вздорной и бессмысленной инициативой, на что господин губернатор заявил, что отныне и впредь будет рассматривать попытки противодействовать принятию Программы как государственный мятеж.

Виктория обомлела.

— Батюшки светы! Таггерт спятил!

— Возможно, наш губернатор брякнул эдакую глупость ради красного словца, но после этого нам с Гордоном вовсе перехотелось вести с ним дела. Вот ваш муж и плюнул. Смачно плюнул.

Виктория растерялась и хотела спросить, что теперь, собственно, будет, когда в спальню ворвался Макс, подпрыгивая, будто теннисный мячик.

— Мама! Мама!

— Макс, сколько я тебя просила: не носиться по дому, сломя голову, и не орать.

— Но по Три-Ви в новостях показывают папу. Его арестовали. И заковали в кандалы.

— Головастик, не придумывай. Вечно ты сочиняешь какие-то небылицы.

— Не сочиняю! Няня, скажите мамочке, я ничего не сочиняю.

— Ох, миссис Джерсей, — пролепетала бледная няня, схватив Макса в охапку, — но там и правда ваш муж! Арестован! В наручниках!

— Старая жирная корова, не придумывай, — грубо сказала Виктория, — мой муж поехал охотиться. В Топи. Вместе с бургомистром Санкт-Константина.

— Вот их и застали обоих в охотничьем домике бургомистра в чрезвычайно неприглядном положении. Непотребные голые девки. Секс. Оргия! Нагрянула полиция нравов. Вашего мужа арестовали. И господина бургомистра арестовали тоже.

Повисло долгое, зловещее молчание.

— Мам, а что такое секс? — наконец, спросил Макс.

Дальше ситуация развивалась, будто в старинной пьесе, написанной по канонам классицизма — триединство времени, места и действия. Или не совсем так, но стремительно и чрезвычайно бурно — это точно. Бац! Парламент Салема в первом чтении принял Закон о Продовольственной Программе. Бац! Практически все средства массовой информации ополчились на губернатора Таггерта. Бац! Перед репортерами предстала Виктория, скромно, но со вкусом одетая и, промокая прекрасные глаза кружевным платком, долго рассказывала, какой пупсик хороший… хороший, и мухи не обидит. Хрясь! И Гордон, как по мановению палочки доброй феи, из популярного и перспективного политика превратился в невероятно популярного и необычайно перспективного, несправедливо оклеветанного и затравленного борца с коррупцией в высших эшелонах власти.

Таггерт не сумел бы сделать больше, даже если бы просто, без затей, передал всю полноту власти Гордону прямо в руки. Увы, когда губернатор осознал, какую чудовищную совершил ошибку, он уже по уши увяз в невообразимом скандале. Сумбурное, беспомощное и косноязычное выступление губернатора по Три-Ви погоды не сделало. Обстановка накалялась с каждым часом и, наконец, прогремел взрыв.

Утром решающего дня Таггерту пришлось продираться на работу почти с боем, поскольку на площади перед зданием губернаторской администрации начали собираться люди, отряды Гражданской Милиции и пресса. Начинался митинг против введения закона о Продовольственной Программе, санкционированный мэрией Санкт-Константина по просьбе федерального профсоюза Сельскохозяйственных Производителей Салема.

Узнав, что митинг санкционирован, Таггерт, подобно мифическим берсеркам, впал в первобытное бешенство. Алый цвет застилал его взор, когда он мчался по коридорам пятиэтажного, старинной постройки, здания с его портиками и колоннами, витыми балконами, витражами, картинами, статуями и коралловыми ковровыми дорожками.

Едва переступив порог своего кабинета, губернатор созвал экстренное совещание. Вскоре прибыли силовые министры, лидеры фракций Партии Новых Демократических Преобразований и Консервативной Партии, министр транспорта, министр финансов, глава сельскохозяйственного департамента, а также глава администрации губернатора, Юджин Бенцони.

Совещания не получилось. Таггерт орал, брызгал слюной, нес ахинею про пищевые брикеты и попытки мятежа, а тем временем весьма недовольные фермеры продолжали собираться на площади у здания. Некоторые высокие чиновники начинали ощущать себя сардинами, запертыми в консервной банке. Например, Бенцони.

— Итак, — наконец, проговорил Таггерт, устав вопить, — я выдаю санкцию на то, чтобы сюда стягивали дополнительные отряды Гражданской Милиции и Регулярной Армии. Я также выдаю санкцию на применение слезоточивого газа. Если дела пойдут плохо… пусть стреляют. Голосуем. Кто против?

— Я, — сказал Бенцони.

— Я учту это, господин Бенцони, запишите в протокол — воздержался, — ответствовал Таггерт исключительно издевательским тоном. — Остальные «за»? Я так и думал.

— Гарольд, что ты вытворяешь? — не выдержал Бенцони. — Ты не можешь просто брать и швырять людей в тюрьмы, даже не удосужившись предварительно предъявить им толкового обвинения! Ты не можешь взимать с граждан дань, да еще под самым нелепым и надуманным предлогом из всех возможных. И ты не можешь расстреливать мирную демонстрацию. А ведь пока сюда пришли люди от профсоюза. Лендлорды пока соблюдают нейтралитет. Пока.

Таггерт скрипнул зубами. Бенцони он бы с удовольствием засадил в тюрьму тоже, но глава администрации отличался на диво безупречной репутацией, в линчеваниях замечен не был, оргиями не интересовался, а, впрочем, сие значения не имело, ибо Бенцони очутился в абсолютном меньшинстве. Да еще занесенный в протокол как воздержавшийся, что, по сути, возлагало и на него полноту ответственности за грядущую мясорубку.

— Бенцони, сядь на место! Немедленно!

— Нет. Я отказываюсь участвовать в этом фарсе. Я ухожу. Счастливо всем оставаться.

— Если ты сейчас уйдешь, я расценю это, как открытый мятеж против нашего государя Императора, — взвизгнул Таггерт.

Вот отчего Таггерт столь отчаянно расхрабрился. Ибо получил сверху прямое указание под любым предлогом спровоцировать беспорядки, чтобы иметь вескую причину ввести чрезвычайное положение и прижать к ногтю свободолюбивых салемских лендлордов, дабы им и в страшном сне не привиделось повторить успехи беглого губернатора Сэйнта на ниве сепаратизма и неповиновения властям. Было похоже, что Таггерт получил на свои действия карт-бланш. А это, в свою очередь, могло означать, что переговоры властей с повстанцами на Дезерет провалились, и государь в своих покоях любовался отрезанной головой покойного лорда Ланкастера. Если так, то было жаль мальчика, но, с другой стороны, разве его жизнь или смерть стоили жизней или смертей многих сотен тысяч невинных людей?