Александра Седых - Башня континуума

— Двенадцать стандартных часов семнадцать стандартных минут. Ровно столько понадобится имперским военным кораблям, чтобы прибыть сюда с ближайшей военной базы Квадранта и начать бомбить наши мирные города и беззащитные деревеньки.

Виктория нервно рассмеялась и осеклась.

— Гордон, это невозможно!

— Да, это крайний и худший вариант событий, но мы должны быть готовы. Я не хотел говорить тебе, ты ведь и без того с ума сходишь из-за брата, но после того, что с ним стряслось на Дезерет, говорят, государь будто повредился в уме. Повсюду ему чудятся заговоры, бунты, народные восстания и волнения, происки сепаратистов.

Что могла сделать Виктория. Она была аристократкой в двадцатом колене, и ее преданность государю и Престолу не знала границ и меры, и не подчинялась законам здравого смысла. Вцепившись Гордону в отвороты камуфляжной куртки, она принялась страстно убеждать мужа, что государь никогда! Никогда! Никогда! Никогда!

— Величайший, мудрейший… — говорила она срывающимся от чувств голосом, с глазами, увлажнившимися от благоговения.

— Угу.

— Благороднейший, справедливейший, добрейший из людей…

Разве Гордон мог объяснить ей, что идол, которому она поклонялась — неумолимый Молох, алчущий крови, абсолютной власти, тотального контроля и беспрекословного подчинения. По счастью, будто ангел небесный, явился Бенцони и спас Гордона от этого кошмара. Взял Викторию за плечи и легонько потряс.

— Виктория, полегче. Мы слышим вас на пятом этаже. Успокойтесь. Все хорошо.

— Но ведь на самом деле все совсем нехорошо, — проговорила Виктория горестно, — ведь на самом деле все очень плохо.

Бенцони был настроен оптимистически. И в кои-то веки у него имелись основания для оптимизма.

— Неправда. С нами только что связался Верховный Канцлер Милбэнк. Конечно, прежде всего он хотел поговорить с тобой, Гордон, но, кажется, у тебя имелись дела поважнее, — прибавил Бенцони, покосясь на первого вице-губернатора.

— У меня и впрямь имелись дела поважней, — огрызнулся Гордон.

Бенцони закатил глаза к небу, расцвеченному пылающими красками роскошного заката.

— Надеюсь, твое возмутительное, скандальное, несуразное пренебрежение сильными мира сего однажды не приведет нас к глобальной катастрофе. Хотя, что до Милбэнка, то он, Гордон, расхваливал тебя на все лады и прочит тебе великолепную политическую карьеру.

Славословия в свою честь Гордона сейчас не интересовали. Его сейчас волновало лишь одна-единственная вещь.

— Значит, они не будут нас убивать?

— Нет. По крайней мере… не прямо сейчас.

Гордон с трудом перевел дух. Как невыносимо тяжко было скрывать все это, что он напуган до смерти. Еще немного — и ему самому, пожалуй, понадобились бы сменные брюки. Но у Бенцони имелось и другое приятное сообщение.

— И вот еще что, Виктория. Господин Верховный Канцлер сообщил мне чудесные новости о вашем брате.

Лицо Виктории мгновенно сделалось под цвет ее платья, травянистого цвета. Гордон прижал ее к себе. Бедняжка перестала дышать.

— Кит… он умер?

— Да что с вами?! Я ведь сказал — чудесные, а не ужасные и кошмарные.

Судя по рассказу Милбэнка, неофициальные переговоры с повстанцами зашли в тупик, и властям пришлось прибегнуть к силовому методу решения проблемы, то есть, спланировать и провести секретную и блистательную военную операцию, в результате которой лорд Ланкастер был освобожден из сэйнтистского плена. После чего, в целости и сохранности, их милость доставили в главный военный госпиталь Диса, где сейчас он находится под присмотром медиков.

— Но… он не пострадал? — спросила Виктория слабым голосом.

— По словам господина Милбэнка, брат ваш находится во вполне добром здравии, разве… у него обнаружились… небольшие провалы в памяти. По-научному это называется ретроградной амнезий.

— Как? Амнезией? — пролепетала Виктория и беспомощно поглядела на мужа.

— Успокойся, птенчик. Давай послушаем, что нам еще скажет господин Бенцони. Продолжай, пожалуйста, Юджин.

— Ну… пока трудно судить, с чем именно это может быть связано. Быть может, последствия контузии, полученной им при взрыве на заводе. Шок. Тяжелейшее нервное перенапряжение. Очевидно, вследствие этих причин лорд Ланкастер не помнит двух месяцев, что он провел в плену. А также взрыва на заводе. И событий пяти или шести часов, предшествующих взрыву.

— Но… остальное он помнит? — спросил Гордон тоскливо. Знакомиться с лордом Ланкастером заново ему хотелось меньше всего на свете. Хотя их предыдущее знакомство состоялось более пяти лет назад, у Гордона до сих пор ныла челюсть в дождливую погоду. А дожди шли на Салеме практически постоянно. Такой погожий и солнечный денек, как сегодня, был явлением не рядовым, а, скорее, исключением из правил.

— Да. Помнит, — кивнул Бенцони.

— Когда с ним можно будет поговорить? — спросила Виктория, трепеща от тревоги и нетерпения.

— Боюсь, придется потерпеть дня три-четыре, пока врачи не убедятся, что лорд Ланкастер полностью окреп, и его жизни ничто не угрожает. С вами свяжутся из госпиталя, не беспокойтесь. Но есть одна деталь. Учитывая его амнезию, будет гораздо лучше, если в разговоре с ним вы будете избегать упоминаний о взрывах, заводах, повстанцах и, само собой, о мятежном губернаторе Сэйнте.

Чувствуя себя бессмысленно прекрасно, Кит, нога на ногу, лежал в больничной койке и грыз яблоко, глядя в окно, выходящее в парк при главном военном госпитале Диса. За те два стандартных месяца, что он провел в плену у сэйнтистов, имперские власти наладили работу метеоспутников, и погода стояла ровная, прохладная, безветренная. Сквозь прутья решеток на окнах Кит видел яблоневый сад, роняющий на землю лепестки, похожие на умирающих белых бабочек.

В госпитале Кит находился уже шесть дней после возвращения из плена, хотя ни возвращения, ни, собственно, плена, он не помнил. Длинный черный провал в памяти пожрал без остатка два месяца его жизни; а потом внезапно он очнулся от тряски и грохота в стальной утробе боевой колесницы, окруженный запыленными людьми в серых, пахнущих порохом, имперских мундирах.

— Лорд Ланкастер? Не волнуйтесь, свои. Как ваше самочувствие.

Кит не знал, что отвечать. Его чувства и мысли были самым фантасмагорическим образом раздроблены и перепутаны. Он смутно понимал лишь, что лежит на носилках, с раскалывающейся головой, с присосавшимися к запястьям и лодыжкам сегментированными щупальцами мобильных медсерверов. И еще он был адски голоден.

— Есть хочу, просто умираю, — проговорил он, не узнав собственного голоса, хриплого, надтреснутого, как у столетнего старика.