Павел Корнев - Сиятельный

Морис Ле Брен достал носовой платок и протер вспотевшее лицо.

– Ну хоть предположения какие-нибудь есть? – вздохнул он потом. – Должны же вы были это обсуждать!

– Полагаю, инспектор хотел таким образом привлечь к себе внимание руководства.

Бастиан Моран мрачно усмехнулся:

– Остается лишь сожалеть о том, что это не удалось ему при жизни.

– Предлагаю сосредоточиться на главном, – заявил тогда глава сыскной полиции, спеша поскорее закрыть неприятную тему, и принялся выпытывать у меня подробности неудачной попытки захватить суккуба, обнаружения подкопа и последовавших за этим событий. Я уверенно отвечал на все каверзные вопросы, но когда они пошли по второму кругу, не выдержал и возмутился:

– Позвольте! Но при чем здесь вообще суккуб? Ведь инспектор караулил грабителей!

– На самом деле, констебль, это мы от вас хотели узнать, какую роль в случившемся играет суккуб. – Бастиан Моран распахнул лежавшую на столе папку и сообщил: – Коронер уверен, что инспектора Уайта убил выходец из преисподней!

– Таких совпадений не бывает! – веско добавил Морис Ле Брен.

– Не может быть…

– Смотрите сами!

Я подошел к столу и развернул к себе папку с фотоснимками места преступления. Двое застреленных грабителей, мертвый иудей с накладными пейсами, обугленный Джимми, Билли с дырой в затылке, истерзанное тело Роберта Уайта.

– Этого просто не может быть, – заявил я, стараясь не переигрывать. – Не понимаю, как такое могло произойти! Просто не понимаю…

– Пока неясно, завладела тварь табельным оружием инспектора и застрелила одного из констеблей сама или же поработила его сознание и заставила убить подчиненного, – с важным видом произнес глава сыскной полиции. – Лучше посмотрите, что стряслось со вторым констеблем! Он будто сгорел изнутри!

– Полагаю, это некая разновидность проклятия, – предположил Бастиан Моран и глянул на меня с хитрым прищуром. – Есть какие-нибудь соображения по этому поводу, констебль?

– Нет, – ответил я, возможно, самую малость поспешней, чем следовало, но никто на это внимания уже не обратил.

– Вы отстраняетесь от службы до окончания следствия! Город без особого дозволения не покидайте, – объявил Морис Ле Брен и раздраженно махнул рукой: – А теперь скройтесь с глаз моих!

– Слушаюсь, – кивнул я и выскочил за дверь. На ходу вытер покрывшееся испариной лицо и поспешил на выход.

На улице я обернулся, окинул взглядом мрачную громаду штаб-квартиры полиции и зябко поежился, припоминая подробности допроса. И хоть пояс по-прежнему оттягивала кобура с табельным пистолетом, решил заглянуть в арсенал как-нибудь в другой раз.

«К черту!» – только махнул я рукой и отправился в «Винт Архимеда».

Рамон Миро сидел за стойкой, пил белое вино и листал газету. В мою сторону он не взглянул, сделал вид, будто не заметил. А вот набившиеся в питейное заведение констебли враз умолкли, ясно давая понять, что известие о гибели инспектора уже успело облететь весь Ньютон-Маркт.

Не обращая внимания на изнывавших от любопытства коллег, я уселся рядом с напарником и попросил хозяина бара:

– Алмер, принеси лимонада, будь добр.

Толстый фламандец посмотрел на меня с нескрываемым сомнением, пришлось достать бумажник и припечатать к потемневшим доскам стойки последнюю пятифранковую монету. Алмер стряхнул ее в карман фартука и только после этого отправился на ледник.

– Рамон, будь добр, оторвись на минуту от газеты, – попросил я тогда напарника, наперед зная, что крепыш лишь делает вид, будто увлечен чтением, а на деле просто пытается столь немудреным способом оттянуть неприятный разговор.

Иначе и быть не могло – статья «Атлантического телеграфа», в которую вперился глазами констебль, была посвящена похоронам известного дирижера, а мало что раздражало моего сослуживца сильнее светской хроники.

Рамон с обреченным вздохом отложил газету и развернулся ко мне.

– Да, Лео?

Я взял у вернувшегося с ледника фламандца кувшина лимонада, наполнил свой бокал и только после этого, осторожно подбирая слова, произнес:

– Рамон, если ты, вопреки приказу инспектора, решил доложить начальству о подкопе, почему сначала не предупредил меня? Я попал в дурацкое положение, знаешь ли.

Вместо ответа констебль передвинул мне газету. Я поначалу не понял, какое отношение к нам имеет самоубийство дирижера, потом обратил внимание на соседний заголовок и беззвучно выругался.

«Происшествие в иудейском квартале!» – гласила шапка расположенной снизу статьи.

Ну что за невезение?!

История вышла – банальней не придумаешь. Закрытая несколько дней кряду цирюльня насторожила соседей, они решили проверить хозяина, наткнулись на полный трупов подвал и вызывали полицию.

– Думал, ты читаешь газеты, – укорил меня Рамон.

– Только не сегодня, – поморщился я. – Проклятье! Меня чуть наизнанку не вывернули!

– Пытался юлить?

– Пытался, а то как же!

– И чем все закончилось?

– Отстранили до окончания расследования.

Рамон покачал головой.

– Выходит, мне еще повезло, – усмехнулся он. – Я-то Ле Брену сразу все рассказал.

– Ле Брену? – удивился я. – Он тебя допрашивал?

– А тебя разве нет?

– Был там еще один, – мотнул я головой, не желая вдаваться в подробности.

В этот момент часы начали отбивать двенадцать, Рамон Миро с досадой глянул на них, соскользнул с высокого стула и в пару глотков допил вино.

– Пора на смену, – сообщил он, застегивая медные пуговицы мундира.

– И куда тебя отрядили?

– Улицы патрулировать, куда еще? – хмыкнул констебль, надел фуражку и поправил ее, ухватив за козырек.

– Будь другом, пройдись по ломбардам, – попросил я тогда. – Поспрашивай об одной безделице, возможно, ее оставляли в заклад.

– И что мне с того?

– Десять франков лишними точно не будут, так?

– Двадцать.

– Да там красная цена пятерка, а тебе все равно без дела по улице слоняться!

– Хорошо, – согласился констебль, – поспрашиваю. Что за безделица?

– Ничего особенного, перстень студенческого братства Мюнхенского университета.

– Прямо сейчас и займусь, – пообещал Рамон.

– Газету оставишь? – спросил я, отпив лимонада.

– Забирай, – разрешил констебль и вышел на улицу.

С окончанием пересменки свободных мест в баре изрядно прибавилось, поэтому я взял номер «Атлантического телеграфа» и перенес кувшин на столик у окна.

Солнце на улице припекало не на шутку, тени жались к домам, словно перепуганные дворняги к ногам хозяина, а врывавшийся в открытое окно ветер хоть и шевелил занавески, но скорее дразнил мнимым обещанием прохлады, нежели мог прогнать накатившую на город жару. Выходить на улицу не хотелось.