Павел Корнев - Сиятельный

– Об его изобретении в газетах не было ни слова, – уверил меня владелец лавки. – А теперь эти писаки и вовсе пытаются выставить его шарлатаном.

– Но вы так не считаете?

– Дизель пытался создать двигатель, способный работать на жидком топливе. Например, на керосине, – сообщил изобретатель, открутил рукоять и заменил ее обрезиненной. – Фонаря на этот раз не будет, – предупредил он.

– Неважно. Так что вы говорили о новом двигателе?

Двигатель, потребляющий керосин? Звучало непривычно.

– Это была реальная альтернатива паровым машинам. Но сначала идеи Дизеля не приняли в Петрограде, затем наемные бумагомараки высмеяли его в Париже, а теперь он просто исчез вместе со всеми своими разработками. Очень удобно, не находите?

– Подозреваете убийство? – уточнил я, не зная, как отнестись к откровениям владельца лавки.

– Я не сыщик и не криминальный репортер, чтобы рассуждать о таких вещах, – пожал плечами Александр Дьяк и оперся на трость. – Я знаю лишь, что в отдаленном будущем его двигатель заметно снизил бы потребление угля. Убивают и за меньшее.

Я кивнул.

В Новом Свете полным ходом шло производство самоходных колясок на компактных паровых движках, о жидком топливе там никто даже не помышлял, а пороховые двигатели Нобеля не получили широкого распространения из-за невысокой надежности и ограничений на продажу гранулированного тротила, на котором они работали.

– И все же… – задумчиво пробормотал я, – и все же прогресс не остановить. Лень и жадность непобедимы. Уверен, работы господина Дизеля в том или ином виде всплывут в самое ближайшее время.

Изобретатель прошелся по комнате и протянул мне трость.

– Сомневаюсь, – покачал он головой, вытирая перепачканные машинным маслом ладони. – Вы, Леопольд Борисович, даже не представляете, как далеко способна завести жадность. Дизель вовсе не первый, Ленуар и Отто еще успели опубликовать свои работы, но как только Костович предложил переход на керосин, его мастерская сгорела. Он был первой жертвой, полагаю.

– Но не единственной?

– Смерти Даймлера и Майбаха всегда казались мне подозрительными. Дизель долгое время держал свои разработки в секрете, но… – Изобретатель раздосадованно махнул рукой и сменил тему: – Да что мы заладили об одном и том же? Как вам трость?

– Не хуже первой, – решил я после нескольких шагов, а когда мы вышли в торговый зал, спросил: – И все же, почему вы считаете, что работы Дизеля не опубликуют под чужим именем? Это как-то связано с ростом биржевых котировок угольных компаний?

Александр Дьяк рассмеялся.

– Вы очень сообразительный молодой человек, – произнес он, вставая за прилавок. – Хотите знать, почему? Я вам скажу. Дело в жадности. Когда после франко-прусского конфликта Эльзас-Лотарингия и Рур перешли под прямое императорское управление, многие придворные нагрели на этом руки. Ведь Рур – это уголь, а уголь – это деньги. А если денег не хватает, можно взять кредит под будущий доход и вложиться, к примеру, в Донецкий угольный бассейн. А потом вновь занять и начать освоение угольных бассейнов уже в Сибири. Можно создать промышленную империю, погашение долгов которой расписано на десятилетия вперед. Что на фоне этого жизнь человека?

– Никаких имен? – прищурился я.

– Никаких! – рассмеялся владелец лавки и забрал у меня трость. – Для начала надо провернуть стопор, – щелкнул он уплотнением в нижней трети, – потом просто сгибаете.

По мере того как трость складывалась надвое, из верхней ее половины выдвигались стальные спицы. Александр Дьяк утопил кнопку, которая прежде включала фонарь, и между электродами засверкала дуга электрического разряда.

– Не самая простая конструкция, – вздохнул изобретатель, – но иначе внутрь может попасть вода или забиться грязь. Приходите завтра, я подумаю над задачкой, что вы мне задали. Есть у меня одна идея, но потребуются специфические реактивы.

– Буду премного благодарен! – Я разложил трость, отпер входную дверь и махнул на прощание изобретателю. – До завтра!

Вышел на улицу и отправился на поиски свободного извозчика.

Мысли о глобальном заговоре угольных магнатов недолго волновали меня. Своих проблем хватало.

Думаете, поехал спать?

С удовольствием бы, но жизнь частного сыщика вовсе не так привольна, как ее расписывают бульварные писаки. По меньшей мере иногда приходится отчитываться перед нанимателями.

И я отправился в отель «Бенджамин Франклин».

Небо к этому времени окончательно потемнело, понемногу начинал накрапывать мелкий дождь, и, как это часто бывает в преддверии непогоды, резкие порывы ветра гнали по улицам пыльные вихри.

Надвигалось ненастье. Я отчетливо ощущал это, только не понимал, насколько оно близко.

Отель «Бенджамин Франклин» занимал старинный особняк, мрачный и крепкий, сложенный из темного камня, с узкими окнами-бойницами первых этажей и открытыми террасами верхних. Фасадом он выходил на площадь императора Климента, столь вытянутую, что она больше напоминала широкий проспект. Именно здесь располагались самые дорогие магазины и гостиницы Нового Вавилона, а стоимость чашки кофе в местных ресторанах давно стала предметом сатирических высмеиваний и газетных карикатур.

Всю дорогу я размышлял, как выстроить разговор с Авраамом Витштейном, дабы представить свое расследование с наиболее выгодной стороны, но все умные мысли враз вылетели из головы, когда на глаза попался Бастиан Моран. Старший инспектор пил кофе в баре на первом этаже и при моем появлении не удержался от досадливой гримасы.

Нелюбовь наша была взаимна.

Я поспешил к портье, представился и – о, чудо! – оказалось, что господин Витштейн включил меня в перечень своих гостей. На всякий случай клерк сделал предварительный звонок, выслушал инструкции и указал на лифт.

– Пятый этаж. Вас встретят.

Пройдя в кабину подъемника, я озвучил цель своего визита оператору; тот закрыл двери, перевел рычаг в крайнее правое положение, и мы плавно, почти без рывка поднялись на верхний этаж.

Там меня и в самом деле встретили. Плотного сложения иудей – тот самый, лысоватый и носатый – запустил внутрь и сопроводил в холл «императорского» номера, где читал газету Авраам Витштейн. Всюду висели оригиналы картин знаменитых мастеров, одну из стен занимал известный диптих «Штурм имения блистательного Рафаила» и «Император Климент повергает падшего», а позолоты на мебели было больше, чем золота в короне ее величества.

– Кофе, сигару? – предложил банкир. – Быть может, виски?

– Нет, благодарю, – отказался я, опускаясь в кресло у журнального столика.

Роскошный интерьер отеля подействовал на меня угнетающе. Человеку в брезентовой куртке здесь было не место.