Геннадий Якушин - Волк

— Там, за оврагом, река, а за ней вроде бы жилье, — говорю я. — Надо перебираться на ту сторону.

— Якушин, не подходи ко мне! Я ненавижу тебя, слышишь!

— Товарищ старший лейтенант, вы что, спятили?!

— Ненавижу! — снова кричит взводный. — Уходи!

— Ты что орешь, дурак?! Ты соображаешь?! Ты сдохнешь здесь один.

— Уходи. Я не хочу от тебя никакой помощи! Уходи! Мне лучше смерть здесь в тайге, чем жизнь от тебя, можешь ты это понять? И я нарочно задержался с прыжком! — Все лицо у него покрывается крупными каплями пота, как слезами. Красная физиономия взводного всеми мускулами реагирует на каждое мое слово и движение.

Я подхожу к краю оврага, на дне из-под снега выглядывают гранитные обломки скал, сухой кустарник и едва угадываемый замерзший ручей. Я снимаю лыжи и креплю их за спиной. Меня очень сильно знобит. Все же сон на снегу без костра бесследно, видимо, не прошел.

— Слушай, ты, чокнутый! — цежу я сквозь зубы. — Черт с тобой, раз ты ненормальный. Но я все равно перетащу тебя на ту сторону. А уж на той стороне, если мы останемся целы, набью тебе морду, дураку! Разом дурь вылетит!

Я хватаю Воробьева за руку, ступаю на скользкий ствол ели и тащу взводного за собой.

Я делаю первые три-четыре шага, цепляясь за сухие ветви, торчащие из ствола, а потом делаю несколько шагов балансируя. Старший лейтенант продвигается за мной. Его рука влажна от пота. Теперь он сам держится за меня мертвой хваткой. Я не отрываю глаз от дальней темной полоски зелени, чтобы не смотреть вниз. Стоит посмотреть — упаду. Мы медленно продвигаемся по стволу, который кажется бесконечным. Воробьев продолжает крепко держать меня за руку. Дурнотный страх растекается по моим жилам, ноги начинают дрожать. И я уже прикидываю: «Идти дальше? Или лучше назад?» Оборачиваюсь и замечаю какое-то движение на покинутой нами стороне оврага, какой-то промельк среди зелени. И неожиданно неясные из-за дрожащего марева силуэты проявляются и становятся четкими и резкими на фоне снежного ослепительного сияния. Из-за еловой рощи один за другим показываются друзья моего детства — Володька Гриднев, Борька Дадонов, Колька Петреченко, Филька Николаев, Валька Красильников. Они одеты в черные сатиновые шаровары, белые майки и спортивные тапочки. Мои друзья бегут так, как бегали мы когда-то в детстве по утрам. Я хочу показать их старшему лейтенанту. Я кричу ему, но не слышу себя. Не слышу собственного голоса. Мой крик беззвучен. Бегуны приближаются к оврагу. Их бег красив, ровен, точно работа машины. И дышат они ровно, не тяжело. Лица ребят до ужаса отчетливы. Мне явственно видна каждая черта их родных лиц. Бегуны уже у оврага. Не замедляя темпа, они бегут по стволу ели. Я вижу широкий шаг, ровные взмахи рук, раскрытые рты, хватающие воздух, но звуков не слышно.

И вдруг звук включается — ровный бег друзей, словно четкий ход часов. Володька Гриднев, догнав нас, подхватывает меня и несет. Я с тревогой слушаю поскрипывание ствола под ним и тихий свист ветра. А когда он, опустив меня на снег, бросается догонять друзей, ветер начинает звучать уже протяжно и высоко, и тут на меня падает небо и всей своей тяжестью придавливает к земле. В мою голову врывается боль, закручивая и раскручивая какие-то пружины, втыкаясь в мозг сотнями острых щупалец, стуча молотками. Я весь растворяюсь в этой боли и, теряя ощущение жизни, превращаюсь в один больной нерв.

Когда же я прихожу в сознание, то вижу перед собой согбенную фигуру взводного, который тащит меня, привязанного к снегоходам, по льду реки. Он идет на вьющийся впереди дымок вблизи изгибающегося обрывистого берега. Дымок все ближе и ближе. И тут раздаются три выстрела, и, прорезая небосвод, на землю начинают опускаться кащеи. Они летят на огненных драконах. Один дракон красный, другой голубой, а третий желтый. Слышится треск, и Воробьев скрывается подо льдом. Следом за ним в образовавшуюся прорубь съезжают и снегоходы вместе со мной. Под водой мелькают драконы, но какие-то маленькие, и вдруг неожиданно пропадают, а вместо них появляются три волчицы.

Они выхватывают меня из ледяной воды и бросают в опаляющий волосы, сжигающий лицо и туманящий глаза пар, сквозь который я вижу бледнокожую светловолосую женщину. Она с таким старанием трет меня намыленной мочалкой, что ее обнаженные груди мячиками прыгают по мне. Заметив мой взгляд, женщина хохочет и кричит:

— Очухался парень-то! Как мои титьки почувствовал, так сразу в себя и пришел. Давайте, девки, заворачиваем их в шубы, перетаскиваем в избу и сразу кидаем на печь.

Взводного они кладут к стене, а меня с краю. Печь дышит снизу теплом. Пахнет молоком, хлебом и овчиной…

Много ли, мало ли времени проводим мы с Воробьевым в дреме, не знаю. Но, проснувшись, я сразу окидываю взглядом все видимое с печи, и первым делом обнаруживаю их — спасительниц. Они сидят за столом, головы их повязаны платками и одеты они в какие-то допотопные кофты, вышитые крестиком, и юбки в сборку. На ногах у них валенки с обрезанным верхом. И лица этих женщин мне кажутся знакомыми. Я точно их где-то видел, но где, вспомнить не могу. Они тихо разговаривают и чинят наше, уже выстиранное, обмундирование. Заметив меня, одна из них говорит:

— Насть, пора накрывать на стол, — и направляется к нам. — Надевайте, счастливчики, свою одежду. Вот вам ваши документы, и за стол. Повезло вам, что мы заметили ваши ракеты. Меня звать Инна, это Настя, а это Степанида, — указывает она на громыхающую ухватом полную женщину. По правде говоря, Инна с Настей тоже не страдают худобой.

Нас угощают солеными грибами, мороженой клюквой, щами, вареной картошкой, салом и мясом. Во время этого застолья Воробьев как бы невзначай интересуется у женщин:

— Не знаете ли вы, располагается вблизи какой-нибудь военный объект?

Инна со смешком отвечает вопросом на вопрос:

— Товарищ старший лейтенант, а вам не Алмаз ли нужен?

Воробьев, растерявшись, молчит. Ему на помощь приходит Степанида:

— Чего зря издеваетесь над мальчишками? Ребятки, вы уже на Алмазе.

— Как на Алмазе? — недоумевает взводный.

— Так! На одном из его объектов. А минут через двадцать за вами придет вездеход и отвезет на площадку.

— Идите пока за перегородку, нам переодеться надо. Вдруг начальство заявится, — просит Настя.

Вернувшись на кухню, я едва узнаю своих спасительниц. Старший лейтенант поражен, видимо, не меньше, так как стоит вытянувшись перед Степанидой, на которой погоны капитана. Инна и Настя, как и он, в звании старшего лейтенанта.

Вскоре начальство в лице полковника действительно приезжает на объект Степаниды, и ее команда, посадив нас в вездеход, прощается с нами.

Мы едем, а вернее плывем, так мягко движется машина. Двигателя ее почти не слышно. В машине тепло и уютно, мы сидим в удобных креслах. Обзор из кабины прекрасный, но я вижу только снег, валящий хлопьями, да темное небо. Мощные фары вездехода бьют во мрак и снежные вихри, и я не понимаю, как можно вести машину в такую погоду.