Геннадий Якушин - Волк

Затем генерала окружают офицеры. Они тихо совещаются. Мы терпеливо ждем, а через несколько минут выскакиваем за ворота городка.

— Бегом марш! — командует комбат.

Мы поворачиваем к полигону. Бежать трудно, шапка с каской сползают на глаза, на спине горб из вещмешка и скатки, на одном плече автомат, на другом противогаз, сзади болтается саперная лопатка, на поясе подсумок с рожками. Я мчусь, не разбирая дороги, спотыкаюсь, падаю, вскакиваю, снова бегу. Под рыхлым снегом я почти не вижу рытвин и колеи, оставленных техникой всех войсковых подразделений округа, и мои сапоги то и дело в них проваливаются. Один раз я даже ухаю с размаху в глубокую дренажную канаву.

Когда мы прибываем к месту, откуда нас должны переправить через водную преграду, мне кажется, что из-под шапки у меня валит пар, а бушлат промок от пота насквозь. Мы располагаемся на привал. Наше отделение подъемно-пускового оборудования размещается на берегу. Я падаю трупом рядом с такими же, как и сам, салажатами на землю, не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой. Старики отделения, выразив нам свое сочувствие «тихими, добрыми» словами, сбрасывают с себя все лишнее и идут собирать хворост.

Воронов, щеки которого уже успели покрыться густой черно-синей щетиной, саперной лопаткой ловко вырывает нишу и разводит в ней костер, прикрыв его еловыми ветками, чтобы «враг» не заметил огонь. Я, как и все, кидаю в костер банку консервов и потом ем разогретую тушенку с черным хлебом, обжигаясь, пью чай из алюминиевой кружки. После еды и хоть короткого, но отдыха, у меня появляются кое-какие силы, и я запеваю:

Сержант, одобрительно глянув на меня, начинает негромко подпевать:

И вот уже поет все отделение. Кажется, что каждый солдат в слова и мелодию песни вкладывает что-то свое, интимное, и в то же время всем понятное.

Как только забрезжил рассвет, раздается команда: «Тушить костры!» Песни прерываются. То бегом, то шагом, пригибаясь под деревьями, я со своими товарищами добираюсь до оплывших траншей. Из них, как на ладони, видна водная преграда, вернее, ледяная. И по этому льду в нашу сторону бежит собака.

Напротив что-то загорается. Всё заволакивает едкий дым. С противоположного берега начинается стрельба — бьют минометы, слышен шелест летящих «снарядов», и где-то далеко за нами что-то взлетает в воздух. Самолеты «врага» методично сбрасывают «бомбы» на лодки, плоты и понтоны. В небо поднимаются фонтаны из воды со льдом и остатками плавсредств. Переправляться на тот берег нам, видно, будет уже не на чем.

Сержант командует:

— Приводите в порядок траншеи, зарывайтесь в землю. Бой хоть и учебный, но если взрыв-пакет попадет, мало не покажется.

И я берусь за саперную лопатку.

Каждый налет истребителей-бомбардировщиков пригибает и сжимает меня, а я должен по ним «стрелять». Я пытаюсь оправдать свою трусость. Я внушаю себе, будто меня заставляет пригибаться не мощность утроенного машинного рева самолетов, а их очень низкий полет, когда кажется, что вот-вот самолет разобьется вдребезги или сбреет верхушки сосен, под которыми я сижу в траншее. И все-таки, утверждает мой внутренний голос, я вру самому себе. Единственное, что меня пугает, это фортиссимо ревущих моторов, которое напоминает мне о бомбежках, пережитых в детстве.

Однако в чем бы ни заключалась причина, всякий раз, когда самолеты удаляются, я злюсь на себя за то, что снова втягивал голову в плечи, прижимал руки к груди и сгибал колени, вместо того чтобы «стрелять» по ним.

Время от времени самолеты «противника» сбрасывают свои маленькие «бомбы», которые разрываются всегда неожиданно, но стволы пулеметов остаются немыми.

Когда истребители-бомбардировщики в очередной раз улетают и я опускаю прижатые к груди руки, поднимаю голову и разгибаю ноги, подавляя раздражение, вызванное тем, что снова не выдержал, я обзываю себя трусом и идиотом. Ведь после налета не горит кустарник, не взлетают в воздух обломки грузовиков с боеприпасами, не вздымается в пламени и не догорает ни одна командирская легковушка. Не слышно криков раненых, не видно тел погибших.

Под «бомбардировками» и «огнем» артиллерии противника проходит день и подкрадывается ночь. А я все сижу в своей траншее, дико мерзну и утоляю голод холодными консервами. Справа и слева от меня воздух прорезают трассирующие «пули». Водная преграда похожа на кипящий котел. «Враг» свирепеет, и я свирепею — «стреляю» по противнику, не жалея патронов.

Воздух дрожит от нашего и от «вражеского» артиллерийского и минометного огня. И тут появляется комбат с сообщением, что на левом фланге осуществил переправу наш ложный десант. Противник решил, что в том месте ведется форсирование водного рубежа основными силами, и обрушил на левый фланг весь огонь. Разведчики, артнаблюдатели и корректировщики засекли действующие огневые точки и батареи противника. И они уже почти полностью подавлены. «Враг» в панике…

Первыми водный рубеж форсируют наши группы обеспечения, «амфибии» с десантом, минометчики и саперы. Вслед за ними по осветительной ракете идем и мы. Прямо перед собой я вижу ниточку — понтонную переправу. Люди на ней кажутся маленькими оловянными солдатиками. Они еле двигаются, растянутые редкой цепочкой. Не успеваю я все это толком разглядеть, как ракета гаснет и становится темно. Слышу голос комбата: «По одному, дистанция не менее метра, на переправу шагом марш!»

Я наступаю на скользящие, обледенелые доски. Ноги уходят в воду, смешанную со льдом. Я упираюсь в деревянный настил и скольжу подошвами сапог. Я боюсь, что если подниму ногу, то уже не попаду на доску. Кто-то падает в воду, еще один. Поскользнулись!

Стреляют беспрерывно, но выстрелов я не слышу, потому что хочу слышать только человеческое дыхание: это для меня сейчас самое важное. Оступаюсь и оказываюсь по пояс в воде. Вещмешок намокает и становится тяжелее вдвое. Иду, скользя уже и ногами и руками. Когда же берег?

Вспышка, взрыв, фонтан воды и понтон расходится. Я тону, но кто-то с силой хватает меня за руку и бросает на берег. Земля! Встаю. Опять осветительная ракета. Раздается голос Капустина:

— Батарея за мной! Не отставать. Командиры отделений, проследите за своими людьми.

Я, насквозь промокший, в хлюпающих сапогах, бегу сосредоточенно и деловито, стремясь согреться.

Сбоку от нас бежит взводный. Он бежит легко и даже с улыбкой. Вполоборота ко мне, тараторя о злом макароннике Жукове, вприпрыжку несется мой земляк Евстратов. Рядом, тяжело сопя, воткнувшись взглядом в землю, громыхает ленинградец Нифонтов.