Павел Корнев - Бессердечный

– Лео! – обрадовался моему появлению Альберт. – Ты как всегда пунктуален до невозможности! Извозчик подъедет через пять минут.

– Ты заказал экипаж?

– Это же светское мероприятие! – хмыкнул поэт. – Опоздать или прийти пешком – моветон.

– Как скажешь, – усмехнулся я, опускаясь на оттоманку.

– Я по такому поводу даже побрился самолично! – похвастался поэт, вытирая щеки полотенцем.

– Руки в кои-то веки не трясутся?

– Ты злой и невоспитанный, – укорил меня Альберт, взял костюм и ушел за ширму переодеваться. – Какие новости? – крикнул он уже оттуда.

– Объявлено штормовое предупреждение, ожидаются ливневые дожди и грозы.

– Разве это новости? – фыркнул поэт. – Что слышно о Прокрусте? Кого он еще прикончил? Я сегодня работал весь день, даже на улицу не выходил.

– Прокруст мертв, – оповестил я приятеля.

– Брось, Лео! – не понял меня тот. – Если б ты знал, какой мне посулили гонорар за поэму о нем, то обзавидовался бы.

Я пощупал распухшее от купюр портмоне и рассмеялся.

– Это вряд ли.

– Да ну тебя! – отмахнулся Альберт, выходя из-за ширмы одетый с иголочки. – И забери уже свой бильярдный шар, на кой черт ты его вообще сюда притащил?

– Предлагаешь отнести его в цирк?

– Да хоть выкинь, мне-то что?

– Не ворчи как старый дед, – отшил я приятеля и спросил: – Не собираешься надеть плащ?

Альберт выглянул в окно, оценивающе посмотрел на небо и согласился:

– Да, плащ не помешает.

– Штормовое предупреждение!

Мы покинули апартаменты и спустились на первый этаж, а вскоре к варьете подъехал заказанный поэтом экипаж.

– В старый цирк! – объявил Альберт, и нас повезли по узеньким улочкам греческого квартала, темным и пока еще немноголюдным.

Сгустились сумерки, небо окончательно затянули облака, а ветер усилился и посвежел. К вечеру заметно похолодало.

Уличное движение к этому времени было уже не очень интенсивным, поэтому до сквера у набережной Ярдена, посреди которого возвышалось круглое здание старого цирка с каменным куполом и входами-арками, домчались за десять минут.

Людей здесь собралось – не протолкнуться.

В свете фонарей почтенная публика фланировала по аллеям сквера и набережной, кто-то спрашивал лишний билетик, кто-то продавал вовсе не лишние билетики втридорога. За порядком присматривало сразу несколько нарядов конной полиции, у загородок перед входом в здание цирка маячили синие мундиры констеблей.

– Сегодня аншлаг, – отметил я, выбираясь из экипажа.

– Спекулянты озолотятся, – подтвердил Альберт.

Мы вошли в сквер и зашагали мимо многочисленных тележек и лотков уличных торговцев, предлагавших зрителям подкрепиться перед представлением.

– Перекусим в буфете, – решил поэт.

Я спорить не стал. Посещение буфета – это традиция. Сходить в цирк или театр и не заглянуть в буфет – моветон.

Проклятье! До чего же привязчивое словечко!

Встав на краю площади, я окинул взглядом каменную громаду цирка и поежился.

– Да, у меня от этого места тоже мурашки по коже, – кивнул Альберт. – Жуткие вещи творились здесь раньше. Жуткие.

Ходили слухи, что при падших далеко не все зрители возвращались после представлений домой, и хоть документальных подтверждений подобных случаев не сохранилось, истории эти щекотали нервы не одному поколению горожан. Лет тридцать назад власти даже выстроили новое здание цирка – светлое, воздушное и просторное, а на прежнем месте с тех пор выступали только заезжие коллективы и независимые труппы.

Я этим слухам особого внимания не придавал, просто ощущалось в воздухе нечто непонятное, только и всего. Отголоски стародавних страхов? Быть может, и так.

– Экстренный выпуск! Прокруст мертв! – заголосил вдруг сновавший меж людей мальчишка со стопкой газет. – Покупайте экстренный выпуск! Неоспоримый факт: Прокруст застрелен в китайском квартале!

Альберт Брандт немедленно приобрел свежий номер «Столичных известий»; тот состоял лишь из пары листов и целиком и полностью был посвящен легендарному убийце. Поэт в свете газового фонаря прочитал передовицу и выругался:

– Будь я проклят, Лео! Он мертв!

– Я же тебе об этом и толковал, – усмехнулся я со значением.

Поэт уловил недосказанность и уставился на меня с явным неодобрением.

– Я думал, ты говорил о… – из деликатности он не стал упоминать о моем отце, а значит, разозлился не столь уж и сильно, – о прежних временах! Не о новом убийце!

– Я сказал то, что сказал.

– Здесь написано, Прокруста застрелили полицейские при исполнении.

– На месте главного инспектора было бы по меньшей мере глупо утверждать иное.

– Так понимаю, без твоего участия не обошлось?

Я кивнул.

– Рассказывай! – потребовал поэт, огляделся по сторонам и сразу поправился: – Нет, постой! Идем в буфет!

– Внутрь еще не пускают, – подсказал я, но толпившиеся перед цирком зрители Альберта нисколько не смутили.

Он решительно двинулся вперед, без особого труда протолкнулся к широким каменным ступеням, а там откашлялся, прочищая горло, и голосом низким и хриплым потребовал:

– Пропустите!

И люди, не до конца отдавая отчет в своих действиях, начали расступаться. Нам не приходилось ругаться и с боем прорываться вперед, талант моего товарища с легкостью воздействовал на зрителей и прокладывал путь через толпу.

С охраной этот номер не прошел бы. Да Альберт не стал и пытаться, за подобные фокусы вполне можно просидеть все представление в соседнем полицейском участке.

– Управляющего, будьте добры! – попросил поэт, и если в его рокочущем голосе и проскользнула нотка приказа, констебли ничего не заметили, а один из швейцаров вдруг сорвался с места и бросился исполнять просьбу сиятельного.

Толпа вокруг с недовольным видом зашумела, тогда Альберт помахал в воздухе контрамарками, давая понять, что мы вовсе не собираемся воспользоваться связями и пройти внутрь без билетов.

– Спокойствие, господа, только спокойствие! – объявил он непринужденно и добродушно. – Я намереваюсь сегодня исполнять комические куплеты, а мой друг пробуется на роль чечеточника!

Вокруг рассмеялись, и, когда управляющий распорядился запустить нас внутрь, никто вслед и худого слова не сказал.

– Господин Брандт! – Служащий цирка обнял поэта и дружески похлопал его по спине. – Чертовски рад встрече, но, к превеликому сожалению, вынужден вас оставить. Столько дел! Столько дел!

– Поговорим позже, – небрежно кивнул Альберт.

Я дождался, когда мы останемся наедине, и толкнул приятеля в бок.

– Чечеточник, значит?

– Ну, трость у тебя есть, – легкомысленно отмахнулся тот и зашагал через завешанный старыми афишами вестибюль. – Поспешим же, мой юный друг, пока за нами не хлынула алчущая развлечений толпа!