Владимир Григорьев - Звёздная гавань

«В маленькое отверстие можно увидеть большой зал, — догадался Валентин. — Как знать, может быть, этот кристалл — щель в неведомый мир? Но что это за мир?»

Огненные шары прочерчивали пространство. Голубые шары медленно двигались, описывая замысловатые траектории. Время от времени некоторые из них лопались, образуя ослепительные маленькие солнца.

Одновременно в голове Валентина стали вспыхивать вопросы, словно задаваемые кем-то со стороны. И он — так же мысленно — принужден был отвечать на них.

— Тебя именуют штурманом. Что означает этот термин? — звучал в мозгу вкрадчивый голос.

— Я прокладываю курс корабля…

— Так мы и думали! — В голосе, звучавшем в его мозгу, Валентину почудилось удовлетворение.

Голос умолк.

В кристалле, постепенно разрастаясь, забушевала спиральная туманность. То попеременно, то одновременно освещалась она двумя разноцветными светилами.

Внезапно Валентин почувствовал, что летит в открытом космосе.

Ни закричать, ни изменить направление полета штурман не может, хотя и пытается. Он несется словно щепка в бурной реке, подчиняясь чужой воле.

…Это траектория, по земным понятиям, немыслимая. Невозможная не только с точки зрения человеческого разума, но и с точки зрения любого компьютера, созданного землянами. Траектория, в каждой точке которой кривизна меняется, судорожно пульсируя, в течение исчезающе малых долей секунды. Траектория, которую можно сравнить разве что с чудовищно искореженной спиралью, если предположить на миг, что у нее появилась способность самостоятельно перемещаться в пространстве.

Он летит и летит, с каждым витком, с каждым мгновеньем приближаясь к кораблю. Вот перед самыми глазами мелькнули литые изогнутые поверхности корабля, слабо и неравномерно светящиеся на фоне черного пространства. Краткий миг, похожий на обморок, — и штурман внутри «Каравеллы».

Самым тяжким было: ходить среди своих, выполнять обычные обязанности старшего штурмана и не надеть возможности крикнуть во весь голос о том странном и страшном, что с ним происходит.

Чужая воля требовала, чтобы штурман изменил курс корабля. Изменил тайком, никому об этом не сообщая, чтобы остальные не смогли помешать ему в этом.

Прошло еще несколько дней, и штурман вдруг явственно почувствовал, что сходит с ума. А чем иначе объяснить, что он ощутил себя в двух точках одновременно?..

Вот он, штурман Валентин Орленко, стоит в своем рабочем отсеке перед сумматором и ловит непослушными, трясущимися от последних переживаний руками узкую пластиковую ленту с выкладками, которая серой змейкой выползает из дешифратора.

И в тот же самый миг — оставаясь в штурманском! — Орленко ощутил себя столь же явственно в энергетическом отсеке.

Старшего энергетика Ольховатского в отсеке еще не было, но он должен появиться с минуты на минуту. Его дублер рисовал ежедневную диаграмму распределения энергии по отсекам «Каравеллы».

Штурман Орленко ощущает себя небольшим комочком серого вещества, который проник сюда, в энергетический.

И пока тот, первый штурман, находящийся на своем рабочем месте, штурман-1, всматривается в узкую перфоленту, пытаясь разобраться в калейдоскопе цифр, штурман-2 медленно проплывает над самым полом энергетического отсека.

В рубку вошел Ольховатский.

— Владимир Николаевич! Я уже заждался, — воскликнул дублер и ушел.

Тем временем невзрачный комок серого вещества перемещался в чаще энерговодов — разнокалиберных кабелей, которые наподобие щупалец морского чудища тянулись от главной энергетической установки корабля — «Катеноида» — в разные отсеки «Каравеллы».

— Этот энерговод куда ведет? — властно спрашивал, отдаваясь ломящей болью в висках, неслышимый голос. И штурман послушно отвечал — тоже, разумеется, мысленно:

— В оранжерейный.

— Этот?

— В астроотсек.

— Этот?

— В камбуз…

Владимир Николаевич продолжал заниматься пультом, ничего не подозревая.

— Этот? — отдалось в мозгу.

— В штурманский.

Комок всколыхнулся и замер у толстого, покрытого мохнатой изоляцией кабеля, похожего на лиану из оранжерейного отсека.

Валентин почувствовал — сейчас произойдет ужасное. Комок пережег поначалу нить, ведущую к аварийной системе. Затем коротко и беззвучно полыхнуло пламя, почти невидимое в свете источающих дневное освещение панелей, и энерговод, ведущий в штурманский отсек, оказался перерезанным.

Комок, скользя вдоль плинтуса, не спеша направился к люку, толкнул его и вылетел в коридорный отсек.

Ольховатский, который все еще занимался приборами, ничего не заметил.

Задержавшись, Ольховатский опоздал к обеду. Оставалось одно — пасть в ноги коку. Дело усугублялось тем, что Либун дулся на него с той поры, когда Владимир столь неудачно раскритиковал стихи «одного его приятеля».

Поев, Владимир поблагодарил кока и поднялся из-за стола.

— Погоди-ка, — сказал Либун. — Я должен сказать тебе кое-что.

— Слушаю.

— Ты обратил внимание на сегодняшний обед?

Ольховатский пожал плечами.

— Обед как обед. То есть, — поправился энергетик, — твой обед великолепен, как всегда.

— А ты ненаблюдателен, старший энергетик. — Грустная улыбка тронула губы кока.

Тут только он заметил, что тарелка, из которой ел, была пластмассовая.

— Все серебро исчезло, понимаешь? — доверительно сообщил кок, понизив голос. — Все ножи, вилки. И тарелки — несколько сотен штук.

— Гм… Странно. Кто мог взять столько серебра без спроса?

— Да и зачем? — откликнулся кок. — Серебро нужно разве для экспериментов. Но весь экипаж «Каравеллы» вот уже два месяца готовится к исследованию беты Лиры, к которой мы приближаемся. Экспериментами сейчас, по-моему, никто не занимается.

— Может, кто-то вздумал пошутить? — высказал Ольховатский предположение.

— Я и сам так решил, — оживился кок, — потому только тебе и сказал.

После обеда Владимир зашел к Валентину. Тот явно был чем-то расстроен. На столе громоздилась беспорядочная груда вещей, вываленных, видимо, из стенного шкафа. Известный всему экипажу сферический футляр был раскрыт и пуст.

— Сегодня день пропаж! — воскликнул Ольховатский. — У Либуна пропало столовое серебро.

— У Либуна пропало серебро? — тихо переспросил Валентин голосом, от которого у Владимира мороз прошел по коже.

— Кто-то из экипажа, видно, пошутить решил.

— Пропало серебро… Это ужасно!.. Значит, он на свободе и действует!

Коротко и толково он рассказал Ольховатскому обо всем, что происходило с ним в последние дни.

— Что же ты до сих пор молчал? — воскликнул Владимир. — Почему ничего не сказал капитану?

— Не мог… — выдавил Валентин. — Гипноз, что ли, это был, будь он неладен…