Сергей Шведов - Подкаменная Тунгуска

— Да чтоб их всех перекособочило и перекорячило, дружков этих! А тебе за вызволение — моё спасибо с уважением. Я добро помню. Отслужу.

— Я не альтруист и тебе не благодетель. Ты, ни сном ни духом не ведал, а я тебя, мужик, выкупил ещё восемь лет тому назад из рабства лишь потому, что до меня дошла молва, будто бы ты в тайге тихую «завонь» нашёл, о которой никто не знает.

— Эт-то чо получается, ещё до прихода маосталинистов к власти на остатках России?

— Я запах жареного и за десять лет вперёд чую, а не только за восемь. Предусмотрительный и осторожный я, поэтому и живой до сих пор.

— А кто ж тебя на меня навёл?

— Да всё тот же самый криминальный авторитет по кличке Пёс Габыр. Рекомендацию его я учёл счёт карточного долга. Забыл такого?

— Такого не забудешь, — зло буркнул в сторону Ерофеич.

— Вот так-то ты, ни сном ни духом не ведая, за семь лет мне укромное местечко нагрел и обустроил. Мне как раз нужна твоя тихая «завонь» на недоступном Етагыре, чтобы отсидеться в безопасности до лета, когда горные перевалы высвободятся от снега. А там — в Китай за птицей счастья.

— А чо? Отсидишься у меня в тепле и сытости, паря.

— Язычок-то попридержи, мужичок! Какой я тебя паря? Я теперь твой господин и повелитель.

— Не по справедливости как-то получается. Ты же у меня в гостях как бы так-то. А где равноправенство?

— Нет справедливости в живой природе — в лесу только хищник и жертва, никакого миролюбия и христианского смирения. Бог живёт только в стенах храма.

— Так то ж в лесу, а не как у людей.

— И в человеческом обществе царит звериный закон природы — неумолимая и беспощадная финансово-экономическая конкуренция на свободном рынке.

— Чаво-чаво? — вылупил круглые голубые глазёнки Ерофеич.

— Это когда все глотки друг другу рвут за прибыль да в долговую кабалу один одного загоняет. Вот и вся либеральная демократия, чтоб ты знал!

— Рабство запрещено законом.

— Долговое банковское рабство — фундамент рыночной экономики. Вот ты, мужик, сколько классов кончил?

— Я-то?

— Ты-то.

— Полных семь. И полугодичные курсы прапорщиков в ментовке.

— Ого, почти что высшее образование в наше время! Тогда должен понимать хотя бы самые простые вещи. Прогресс в обществе шёл не по пути раскрепощения раба, а по линии развязывания рук рабовладельцу. При рабовладельческом строе хозяин давал рабу кров и харчи. При феодальном — только приют и защиту от налётчиков, а скудную пищу крепостной сам добывал себе в поте лица своего на помещичьей земле. Барин забирал у него почти весь урожай. При капитализме раб сам заботится о своей безопасности, пропитании и крыше над головой. Хозяин ему платит только за изнурительный труд, чтобы раб без сил засыпал, как только после работы донесёт голову до подушки. И как-нибудь, чем еле-еле душа в теле держится, выжил к концу месяца до получки. Понял теперь азы политической экономии, мужик?

Ерофеич дурашливо похлопал рыжими ресницами и заблажил неразборчивой скороговоркой:

— Я чо? Я ничо. В миру всегда правили хозяйва, а мужики вкалывали на них. Звестное дело.

— Так что помни — мы приехали сюда вдвоём, а уйду отсюда я один, если хоть что-то против меня удумаешь. Пистолет всегда при мне.

— Понял — не тупой жа… Да чтоб я противу гостя дурное замыслил, да ни в жисть! Плохо ты меня знаешь, паря. Друзей не сдаю.

Огромный в своей собольей шубе и пыжиковой шапке гость насмешливо окинул взглядом тщедушную постать Ерофеича:

— Друзей, говоришь? В цивилизованном обществе каждый сам за себя. Друзей теперь нет. Бывают только деловые партнёры и временные интересы.

— Тогда поехали, что ли, деловой партнёр? Согрелись, потопали ногами. Отсюдова уже рукой подать до моёй зимовушки.

Подмёрзший двигатель снегохода запустился только с третьей попытки.

— Аккумулятор чавой-то часто садится, паря, — снова заблажил Ерофеич как бы в оправдание, круто выворачивая руль, чтобы объехать сугроб. — Заменить надоть.

— Повторяю, я тебе не паря, а доктор.

— Доктор человечий аль скотий? — крикнул Ерофеич сквозь рёв мотора.

— Доктор экономических наук, экономист. Можно запросто по-домашнему — «док».

— Экономист — это булгахтер, или как ещё? — спросил Ерофеич уже нормальным голосом, потому что сбросил скорость, и двигатель перестал реветь от натуги.

— Математический статистик. Специалист в области теории игр и оптимизации финансовых потоков.

— А мне сказали, что ты просто Лёвка Шманец, — как бы между делом пробормотал Ерофеич, равнодушно поглядывая в сторону заснеженных елей на том берегу озера. — Классный шпильман-кидала из Питера.

— Кто сказал? — повелительно вопросил седок, красиво поднимая чёрные брови, но его блеющий тенорок подпортил вид грозного повелителя.

— Да какая теперь разница! Того человека уж нет в живой натуре.

— Забудь об этом имени навсегда, если сам хочешь кончить свои дни в покое, мужик.

— А то — чо?

— А то — то!.. Классный игрок на бирже, а ещё в покер и бридж, Лев Борисович Шмонс умер три месяца назад от инсульта в Якутске, где он проживал последние пять лет в изгнании как жертва маосталинистов. На это и свидетельство о смерти имеется у компетентных органов и запись в новозеландской комендатуре сделана. А, кстати, где сейчас бывший участковый оперуполномоченный Иван Ерофеевич Куздрин?

Ерофеич снова по-идиотски заморгал рыжими ресницами.

— Убит бандюганами семь годов тому назад. И могилка под крестом в наличии имеется на кладбище. Не в нашенском, а в соседнем райцентре. В церковной книге есть запись, что отпели покойного как положено. И в комендатуре фольклендских миротворцев о том тожить отметка сделана.

— Тогда о чём нам разговаривать? Мы оба покойники в прошлой жизни. И направляемся к месту обитания мёртвых душ — на Етагыр, место гиблое, как ты сам говоришь.

— А кем мы станем в будущей жизни?

— Это смотря как ты будешь себя вести, мужик.

Первой приметой человеческого жилья на снежной белизне горного склона прорисовалась потемневшая от древности часовенка под чёрным восьмиконечным крестом.

— Остановись! — крикнул седок, перекрестившись на прохудившийся купол часовни.

— А чо такова-то? Мы ж не доехали туды. То ж мой гараж.

— Дай на красу издали полюбоваться… Скит раскольничий?

— Не-а… Не раскольники, а воцерковлённые тут жили. Церковку для горняков ещё при последнем православном царе поставили, когда тут золотодобытчики в горе копались.

— И зачем ставить церковь на прииске, которому жизни-то лет пять отпущено, если золото разрабатывать по хищнической технологии того времени?

— Тут Етагыр — место гиблое, место проклятое, я ж те говорил. Таёжные духи эти места обсели и обгадили. Без церкви не спасёшься от нечистой силы.