Олег Рой - Числа зверя и человека

Бросив пальто в прихожей, мы сразу двинулись в кабинет. Алекс включил компьютер, пододвинул к себе архаичный стационарный телефон и махнул мне, предлагая устроиться на диване.

– Впрочем, – поправился он, – лучше принеси кофе, на кухне должен быть заваренный. Сходи посмотри.

Бездействие изрядно меня тяготило, так что я предпочел отправиться на кухню.

Там мое внимание привлекла полупустая бутылка «Балантайна» и два низких стакана, на дне одного из которых плескались остатки виски. Поскольку заподозрить Алекса в употреблении алкоголя было невозможно, я предположил, что в доме живет еще кто-то. Три с половиной месяца назад Алекс жил один. Впрочем, это не мое дело. Я просто цеплялся мыслями за что попало, лишь бы не думать о том, чего все равно не мог изменить.

Заглянув в стоящий на широком подоконнике самоподогревающийся кофейник, я действительно обнаружил там кофе – судя по аромату, более-менее свежезаваренный. Поэтому просто налил две чашечки, прихватил сахарницу, составил все это на поднос и поспешил в кабинет.

Алекс сидел за компом и что-то чертил пальцем по сенсорному экрану. Увидев меня, он довольно хмыкнул:

– Мои дела идут даже лучше, чем я ожидал. Сам удивляюсь. Правда, я не проверял свои счета довольно давно. В общем, думаю, особых проблем у нас не будет. Половину суммы я перечислю сразу. Потом продам немного акций Корпорации – они сейчас, естественно, на подъеме. И мы добудем вторую половину. Ну… уже завтра, думаю.

Он снял трубку и настучал номер. Я понял, что он звонит в клинику. И не ошибся.

– Доктор Хлуст, добрый день, точнее, добрый вечер. Это говорит профессор Кмоторович. Прошу прощения за беспокойство, я звоню насчет вашей пациентки Залинской… Отлично, а когда?.. Так, так… И сколько это займет времени?.. Конечно, понимаю и даже советую не торопиться. Я не об этом, я, собственно, по поводу оплаты…

И тут он замолчал и с явным изумлением посмотрел на меня. Что-то плохое с Ритой? Ну конечно, с Ритой, он же ее врачу звонит. Но вряд ли плохое – взгляд его был полон удивления, даже недоумения, но ничего похожего на огорчение. Потерпи, Феликс, уговаривал я сам себя, сейчас, сейчас все узнаешь. Пусть он только договорит.

– Вы уверены?.. А кто?.. Понимаю. Ну что ж, могу ли я вам перезвонить после операции? Да, завтра утром. Хорошо.

Алекс повесил трубку и медленно, с каким-то сомнением обернулся ко мне:

– Ее уже готовят к операции, – сообщил он в полной растерянности. – Деньги поступили полчаса назад.

15.12.2042. Город.

Усадьба Алекса. Герман

Человек, который смотрел на меня, выглядел, прямо скажем, весьма паршиво. Волосы всклокочены, щеки впали, на них топорщится неопрятная трехдневная щетина с заметной проседью. Под глазами – темно-сизые мешки. А сами глаза как-то нехорошо, неестественно блестят. Даже в контуре губ заметно что-то болезненное. В общем, неприятный тип. Но есть одно «но» – этот человек я сам. Я смотрел в зеркало, собираясь все-таки побриться.

Да, в последнее время я как-то слишком много пью. Нет, даже не так. Последнее время я практически не просыхаю. Просыпаясь, сразу тянусь к стакану и только после хорошего глотка виски могу встать с постели. Я кое-как реанимирую себя к обеду, перекусываю чем-то на скорую руку и пытаюсь что-то сочинить. И, разумеется, у меня ничего не выходит. Аб-со-лют-но ничего не выходит. Потому что максимум через полчаса «работы» я переключаю компьютер на видеозапись одного из своих балетов. А там – она.

Теперь она живет только в памяти моего компьютера и моего изрядно проспиртованного мозга. Наяву ее больше не существует. Наяву есть киборг с ее внешностью, со смутно напоминающей ее манерой двигаться, с ее, черт побери, улыбкой – но это не она.

Иногда, когда Алекса нет дома, я спускаюсь вниз и спорю со священником, который по-прежнему живет у нас в доме. Отец Александр почти оправился от побоев и опять служит в маленьком приделе нашего городского собора. Уходит он рано утром, чтобы вернуться к обеду и вновь уйти ближе к вечеру. Хотя его вера нынче не в чести. Теперь время унитаристов и прочих странных сект, в которых поют осанну Ройзельману – тому самому дьяволу, из-за которого я потерял жену. Я ненавижу его люто, голыми руками бы придушил, но реальнее застрелить папу римского во время пасхальной службы в соборе Святого Петра, чем этого морщинистого, сутулого, похожего на стервятника выродка.

В театр я теперь не хожу. Дирекция отнеслась к этому с пониманием, за мной формально сохраняется место, а все мои доходы – это четверть от роялти. Так что я не совсем нахлебник у Алекса. Правда, основная часть моих доходов теперь уходит на выпивку. Нет, я далек от того, чтобы как-то оправдывать себя. Признаем честно, я совсем опустился, совсем.

Я написал три прекрасных балета и множество дивертисментов, но кажется, что это было в какой-то другой жизни. Тогда мне было для кого писать. У меня была любовь, мне хотелось творить, меня охватывало почти божественное вдохновение. Алкоголь – как протез всего этого. Он ничего не заменяет, даже не создает иллюзии замены, но место все-таки он занимает, заполняет собой ужасную сосущую пустоту.

Если бы она потеряла ту же руку, например, в автомобильной аварии, я бы смирился. Нет, не так – я был бы рядом, я бы поддерживал и любил ее, даже сильнее и нежнее, чем раньше. Но она сама, добровольно отдала часть себя, наплевав на то, что я любил ее, растоптав мои чувства. Или перешагнув через них, как через пустой отработанный мусор. Именно эта овечья добровольная покорность и шокировала меня, оттолкнув от нее.

Но теперь, спустя время, я понял, что, хоть я и не могу быть рядом с ней, без нее-то я тоже не могу! Я даже пытался покончить с собой. Смешно. О, эти жалкие попытки… Видимо, я обыкновенный трус. Смерти я не боялся, просто не смог переступить черту. Но и жить так дальше я тоже больше не могу.

Не. Мо. Гу.

Беседы с живущим у нас священником все-таки сделали свое дело. Хотя этого человека я, пожалуй, даже ненавидел. Не так, как Ройзельмана, но тоже ненавидел. Я его ненавидел, а он стал целителем моей души. Жестоким, надо сказать, целителем. Хирургом, который безжалостно, без всякого наркоза влез в мою душу и что-то там изменил. Я стал противен себе еще больше, чем до этого. Но теперь все было по-другому. Мне вдруг показалось – я знаю, как все изменить. А если даже и не знаю, все равно должен попытаться. Когда чувствуешь себя мышью на раскаленных углях, не важно, куда бежать, надо просто бежать, это единственный способ сохранить жизнь. А у меня был единственный путь – вернуться.

Будем считать, что это была авария.

Итак, я принял душ, почистил зубы, заметив, что следует наведаться к дантисту, очень тщательно побрился, а затем вылил на себя, наверно, полфлакона одеколона.