Майк Гелприн - Пи*арас

Она ещё способна чувствовать. Способна поддержать, утешить, не дать свалиться за край, наконец. Взять хотя бы Яна, застенчивого, двужильного, тянущего на горбу свою Зину, анемичную безжизненную куклу. Отбить его, увести.

Рита тяжело вздохнула. Она уже забыла, как это – отбивать, да и, по сути, никогда не знала. Забыла нормальные человеческие слова, они заменились на другие, мерзотные и гадостные, те, которыми изъяснялись эти свиньи, натуралы.

«Отлижешь мне, пидорша? Отдрючишь меня? Отполируешь?».

– Суки, самодовольные развратные стервы, – навязчиво бранилась вслух Рита. – Прошмандовки, гадины.

Она набросила на плечи кацавейку, старую, ветхую, с чужого плеча. Натянула рукавицы на распухшие, изуродованные грязной работой руки. Окинула взглядом убогое неприбранное жилище. Стол, две табуретки, застеленный дырявой тряпкой топчан. Кривой комод в углу, раковина, рукомойник. Занозистые бревенчатые стены с заткнутыми паклей прорехами. Затянутый полиэтиленом оконный проём. Другой, забитый фанерой. Тусклая, едва светящаяся лампочка под потолком. Удивительно, что она ещё есть, что в резервацию ещё подают электричество.

Рита двинулась к входной двери, со скрипом отворила, ступила на рассохшееся крыльцо. Дождь встретил водяной оплеухой, усовестился, ослабился, забарабанил по бесформенному дряхлому капюшону. Резервация засыпала, редкие огоньки пробивались через едва пропускающие свет окна.

Даже не резервация – гетто, думала Рита. Добровольно-принудительный концлагерь, куда согнали врагов, у которых отобрали все и всяческие права, взамен предоставив единственное – подыхать. Такое бывало и раньше, Рита помнила из школьных учебников. Только вот нынешние враги – одной с победителями расы, одной национальности, зачастую и одной крови. И – разной ориентации. Надо же, какое скользкое, вкрадчивое, умильное словцо. Пидарасы не враги, не преступники, они всего лишь не сориентировались. А этого им не простили. И не простят.

Дождь, видать, принял присягу на верность – лил ежедневно, непрерывно и с каждым новым разом пуще предыдущего. На бирже труда сухого места не осталось. Как и твёрдого – пидарасы стояли по щиколотки в грязи. Ян, зябко пряча обветренные руки в карманы, тоскливо глядел перед собой.

– Вчера убиралась у одних, – устало цедила сквозь зубы Рита. – Вернее, у четверых, один другого краше. Животные, – Риту передёрнуло. – Затеяли оргию прямо при мне, словно я пылесос или жестянка. «Вам нечего стыдиться своих естественных потребностей, – передразнила она невидимого рекламщика. – Фу, мерзость».

Ян был согласен. Прилюдное отправление похоти он ненавидел. Фильмы с совокупляющимися натуралами, которые приходилось смотреть в юности, неизменно вызывали рвоту. Независимо от пола и состава участников.

– Я тебе нравлюсь? – Рита не смотрела в глаза, говорила куда-то вбок. – Если что, я одна. Ты… – подняла взгляд, запнулась. – Извини.

День на мойке автокаров. Три дня на городской свалке. Ещё два на уборке в больнице. День на расчистке завала в боковой штольне подземки. Двадцать монет. Двадцать пять. Восемнадцать. Тридцать четыре. Хватит, чтобы свести концы с концами и не загнуться с голоду. И – чтобы Зине не пришлось работать. Она истончала за последние дни, осунулась, кожа обтянула щёки, и появились морщинки у глаз.

– Я беременна, милый.

– Что?!

Ян застыл в дверях. Этого им не хватало. Аборт стоит бешеных денег, у них нет столько. У них и пятой части-то нет.

– Я хочу оставить ребёнка. Пускай забирают.

В этот вечер он кричал на неё. Упрашивал, убеждал, умолял.

– Ты не должна больше здесь жить, Зиночка. Не должна и не можешь. Уходи, прошу тебя. Ради меня, ради нас с тобой уходи, возвращайся в город. У твоих матерей хватит влияния, чтобы разрешили оставить, если будет девочка.

Зина не отвечала, лишь плакала беззвучно сквозь закрывающие лицо пальцы.

Убить себя очень просто, рассуждал на следующий день Ян, остервенело толкая перед собой тачку со строительным мусором. Я сволочь, гадина, до сих пор я думал, что живу ради Зины, ради того, чтобы жила она. Идиот. Гораздо проще и действенней ради неё умереть. Тогда она уйдёт в город, ей ничего не останется, как уйти.

«А если не уйдёт? – отговаривал внутренний голос. – Или уйдёт, но не туда? Она запросто может последовать за тобой. С горя, с отчаяния…».

– Я не люблю тебя, – твёрдо сказал вечером Ян. К разговору он готовился – купил на семь с полтиной пол-литровую водки и в два стакана её опорожнил. – Не люблю больше. Не хочу с тобой жить. Уходи от меня, убирайся!

Потом на коленях просил прощения, обещал, клялся. И думал о том, что и без того худые до прозрачности Зинины руки стали ещё прозрачнее.

Пролетела неделя, за ней просквозила другая, промчалась третья. Приезжали Зинины матери, тощая и вертлявая Ж-мать и жирная грудастая М-. Сулили Яну деньги, потом грозились, вновь обещали озолотить.

– Гнилой пидор, – сказала на прощание М-мать. – Чтоб ты издох.

– Отсосёшь, пидорок? Двадцать монет. Ладно, даю двадцать пять.

– Нет, спасибо.

– Давай тогда в дупло? Семьдесят монет. Или хочешь, засади мне – плачу сорок. Или и то, и другое за сотню.

А ведь это вариант, думал Ян отрешённо. Перетерпеть унижение и боль. Заснять на камеру, у этого гада наверняка есть. И прислать Зине по почте. Боже, какая всё-таки гнусность.

– Спасибо, – сказал Ян.

Он внезапно увидел, нашёл выход. Его передёрнуло – неужели выход нашёлся благодаря этому скоту?!

– Так что, пидор, сговорились за сотню?

Кровь бросилась в лицо. Терпеть и заискивать стало вдруг не нужно.

– Пошёл нахер, урод, – сказал Ян. – Понял, сука?

Натурал заморгал, попятился. Порысил, озираясь, прочь.

Через день Зина ушла. Не сказав на прощание ни слова и не оставив записки. Вечером Ян сидел на её месте – за кухонным столом, напротив входной двери. Вбирал оставшееся от неё тепло. Долго сидел, до полуночи. Затем вышел из нетопленой косорылой избы наружу.

Плакал дождь. Ян, запрокинув лицо, ловил струи губами.

В полусотне шагов слева скрипнула дверь, послышался хлюпающий звук шагов.

– Хочу тебя, – Рита улыбалась, смотрела на Яна из-под опущенного на лоб капюшона. – Впустишь? Или пойдём ко мне?

– Нет, – сказал Ян. – Ни к тебе, ни ко мне. Извини.

Рита отступила на шаг, споткнулась, едва не упала, улыбка слетела с лица.

– Ты же сказал… Если она нас увидит… Ты… ты…

Ян отвернулся. Закусил губу. Не ответил.

– Эх, ты, – в спину ему крикнула Рита. – Эх, ты, пидарас.

Ян побрёл от неё прочь. Дождь плакал. Слезинки дождя стекали к губам.