Михаил Тырин - Жёлтая линия

— Ну… не совсем так… все-таки…

— Все-таки допей ты эту бутылку, потом поговорим. А то сидишь, как на поминках.

Я наконец осушил бутылочку и закусил вкусным комбикормом. Причем попробовал из нескольких тарелок, и везде был разный вкус.

— Ты все-таки пристроился на теплое место, Щербатин, — сказал я.

— Не пристроился, а заслужил неусыпными трудами и невероятным напряжением мысли. И не теплое это место, а ответственное.

Гости угощались, не обращая на нас внимания. Над столом стоял тихий говор, бульканье и чавканье.

— Ну, слушай, — начал Щербатин. — Все началось с того, что я как-то проснулся и вдруг понял: даже если у людей ни хрена нет, у них все равно что-нибудь да есть. И не обязательно нужное им, но, возможно, нужное другим…

Он с большим удовольствием поведал мне свою историю. Исходной точкой был халат, который он смог вернуть в личное пользование. Оказалось, в цивильной одежде можно пройти в сектор гражданских специалистов. Там нет никого ниже четвертого холо. Там можно подойти к автомату и получить сколько угодно тарелочек с едой и бутылочек.

Желающих поносить халат нашлось предостаточно, и Щербатин организовал пункт проката. К нему начали стекаться стопки белых носков, бутылочки, всякие вкусности, бытовые мелочи вроде универсального клея или мази от болячек.

Это было здорово, но пока еще мелко. Обзаведясь многочисленными знакомствами, Щербатин сделал все, чтобы разнообразить ассортимент товара. Он применил способ “человек-монета”, распространенный в Азии, на Ближнем Востоке — в бедных странах, где почти нет наличных денег. Это значит: я могу прийти, например, с ненужным мне лишним комплектом белья и обменять, скажем, на нужную мне пару сапог. А если сапог нет в наличии, то человек-монета проведет серию обменных комбинаций и достанет их.

В условиях военной базы необходимыми могли становиться самые неожиданные вещи — моточек проволоки, деревянная палочка или обрывок кожаного ремешка.

Вскоре Щербатин обзавелся еще двумя комплектами гражданской одежды, и его обороты значительно выросли. Пришлось даже устраивать специальное помещение под склад, благо в подвалах места хватало.

Но у Щербатина имелся и еще один товар, врожденный. Это радушие, дипломатичность, коммуникабельность. Некоторым такое было очень даже нужно. На оторванной от жизни базе, где все ковырялись в своих маленьких мирках, часто возникала нужда в дружеской улыбке, сочувствии, готовности выслушать и повздыхать вместе над проблемами.

Щербатин это умел, чем выгодно отличался от большинства прилежных служителей Цивилизации. А если учесть, что у него не переводились веселящие бутылочки, то перспективы его популярности становились просто грандиозными.

Так и получилось. Уж не знаю, какими хитростями и приемами он пользовался.

Думаю, его адвокатский опыт — сам по себе ценный капитал. К Щербатину, как к доктору, стали захаживать даже старшие офицеры — посидеть, повздыхать, выговориться. Или же повеселиться — Щербатин был универсален.

И естественно, кому-то пришла в голову мысль, что негоже такого душевного человека каждый день засылать в болота. Пусть лучше сидит на базе, пусть всегда будет под рукой. Трудно сказать, насколько это соответствовало непреходящим ценностям Цивилизации и правилам внутреннего распорядка нашей базы.

Щербатин получил вожделенную теплую должность, став состоятельным по здешним меркам псевдогражданином. Многие даже не знали и не догадывались, что у него вообще нет холо. Впрочем, иногда он мог себе позволить даже больше, чем те, у кого это холо имелось.

— Ну, Беня, — он похлопал меня по плечу, — а у тебя как успехи? Хвались.

Что новенького, что вообще хорошего в жизни?..

— Да ничего особенного, — скромно ответил я. — Но у меня появился друг.

— Ах да, друг. — Щербатин издал какой-то странный смешок. — Тот самый суперсолдат со вторым холо, да? Ты обещал познакомить.

— Конечно! — обрадовался я. — Давай позову.

— Стоп! — Он предостерегающе поднял руку. — Обожди. Познакомишь потом, хорошо?

— Почему потом?

— А потому что… — Он задумчиво почесал кончик носа. — Что-то тут нечисто, Беня. Я интересовался. Ни один нормальный человек не будет гнить с болотной командой, если у него второе холо. Это самая грязная и дурная работа, и вдобавок опасная. Со вторым холо можно в крайнем случае стать штурмовиком, если уж так хочется повоевать. Там люди хотя бы уцимы гребут граблями.

— Ну и что ты хочешь сказать?

— Ничего пока не хочу. Странный этот твой друг. Ты пока не спеши с ним дружить.

— Щербатин! — Я просто возмутился. — Да он меня из-под огня вытащил, от смерти спас! Я бы сейчас с тобой тут не сидел…

— Н-да? — Он снова принялся чесать нос. — Все равно не понимаю. Я ведь про него спрашивал — все только плечами пожимают.

— Он говорит, что ему с нами интересней, чем с офицерами. И вообще…

— Он так говорит? — Щербатин испытывающе на меня поглядел. — Он точно это сказал?

— Ну да… Именно так.

— Глупость. Двойная глупость, тройная… Не поверю, что действительному гражданину Цивилизации интересно с вами — недочеловеками. Да еще в болотной команде. Что он вообще собой представляет, Беня? Чем он тебя взял?

— Нормальный человек. — Я пожал плечами. — Добрый, честный. Иногда чуть наивный, но с чистыми глазами, открытым лицом.

— Прямо ангел, — обронил Щербатин.

— У него еще имя такое — Нуй. Что-то библейское. Изменить одну букву — и получится Ной.

— А другую букву менять не пробовал?

— Щербатин!

— Все-все, молчу. Нет, Беня, что-то тут нечисто. Помянешь ты мои слова.

Слушай, а может, его разжаловали за воинские преступления? Я все-таки выясню…

“А если и разжаловали, — подумал я, — что теперь, отворачиваться от человека? Нет, не отдам я своего доброго Нуя на растерзание Щербатину. Так ему сейчас и скажу”.

— Щербатин, — со всей серьезностью проговорил я, — не трогай Нуя.

Единственный мой друг здесь — это он. Только с ним я могу поговорить, только он мне помогает. И именно его тебе охота уличить. Займись кем-нибудь еще, если тянет на разоблачения, ладно?

— Единственный друг?! — Щербатин чуть не подпрыгнул. — А я? А кто тогда я — случайный знакомый?

Мне бы утихнуть. Мне бы извиниться, сказать, что оговорился, и похлопать его по плечу.

Но опять поперло высокомерие. Опять я вообразил себя старым рубакой, ставящим на место тыловую крысу. Причем не для дела, не для принципа какого-то, а просто ради красного словца. Слишком уж момент подходящий, не было сил удержаться.

— А что ты? — процедил я с усмешкой. — Ты подштанники сдавал напрокат, пока Нуй меня от пуль прикрывал.

— Что? — Щербатин вдруг словно окаменел. Казалось, он сейчас отвернется и никогда в жизни со мной больше не заговорит.