Михаил Тырин - Жёлтая линия

Мне необходимо было срочно попасть на шахту.

Через два дня я снова явился в больницу. Вид у меня был торжественный, я чувствовал себя едва ли не богом. Щербатин взглянул на меня с удивлением и тревогой. Я заметил, какие белые у него стали щеки — он словно таял.

— Твои похороны откладываются, — беспечно проронил я.

— Какие похороны?

— Пришьют тебе новые ножки, и опять побежишь по дорожке, Щербатин.

— Что ты городишь? — Он боялся мне поверить, и тем не менее глаза его заблестели надеждой.

— Слушай внимательно. Отныне ты — оператор антротанка. На днях тебя заберут отсюда. Не пугайся, но руки и ноги тебе удалят — все равно они не шевелятся. К нервным окончаниям подключат контакты. И будешь ты человеком-машиной с руками, ногами и даже пулеметами.

Щербатин некоторое время хлопал глазами, потом его вдруг передернуло.

— Какой ужас, — тихо проговорил он. — ты хотел меня этим обрадовать?

— Нет, Щербатин, не этим. Один антротанк по эффективности равен десятку простых пехотинцев. Соответственно и уцимы набегают быстрее…

— Да на что мне твои уцимы? Я даже сортир ими оклеить не смогу.

— Щербатин! — начал злиться я. — Ты сам мечтал о единственном шансе, забыл? А уцимы тебе для того, чтобы купить новенькое свеженькое туловище с руками и ногами. И даже с мозгами.

— Какими мозгами? Ты вообще-то трезвый?

— Абсолютно! — Я коротко объяснил ему суть процедуры с переселением души.

Щербатин слушал и недоверчиво щурился. Затем уставился в потолок и некоторое время лежал молча.

— Вот это да, — сказал он. — И ты все провернул сам?

— Не совсем. Добрые люди помогли. Стать танкистом ты, оказывается, можешь на законных основаниях. Но проблема в том, что на всех калек танков не хватает.

Один хороший человек, земляк, помог сунуть тебя как бы вне очереди, понимаешь?

— Беня, ты растешь на глазах. Честное слово, эта война пошла тебе на пользу. Если выберемся, если приставят мне новые руки-ноги — сделаю тебя на гражданке своим референтом.

— Это будет не очень скоро. На танке тебе придется служить аж до четвертого холо.

— Да хоть до десятого! Все лучше, чем в этом скотомогильнике…

— Готовься к новым подвигам, — пожелал я Щербатину на прощание.

У дверей больницы меня ждал Нуй.

— Как там твой друг?

— Лежит, удивляется. — Мне было легко, хотелось смеяться. — Планы на жизнь строит. А вчера еще умереть хотел поскорее.

— Ему повезло, — вздохнул Нуй. — Ведь мог бы в самом деле умереть. И никакой танк ему бы не помог.

— Мог и умереть, — согласился я. — И я бы мог. Каждый день могу.

Нуй вдруг остановился, повернувшись ко мне.

— Обидно, — сказал он, — что люди служат Цивилизации, рискуют жизнью, накапливают уцим — и вдруг умирают.

— Все умирают. — Я пожал плечами. — Что ж поделаешь?

— Я говорю, что все пропадает — и уцим, и холо.

— Ну, не всегда…

— Да, не всегда. Вот у меня второе холо. А убьют-и ничего не будет. А если и будет, то у других. А я хочу, чтобы было у тебя.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу завещать тебе свое холо, — сказал Нуй, глядя мне прямо в глаза.

— Завещать холо? — Я искренне удивился. — Как это?

— Очень просто. Если я погибну — мое холо станет твоим.

— Спасибо, конечно. — Я растерялся. — Но… но я тебе завещать ничего не могу, у меня же нет холо.

— Это неважно. Ну, хочешь — завещай то, что есть. Это же так здорово, если можно помочь другу даже после смерти.

— Да, очень здорово. — Я был так растроган его добротой, и мне тоже хотелось сделать что-то хорошее в ответ. Или хотя бы сказать. — У меня тоже скоро будет холо. Так что и я смогу оставить тебе кое-что на память, если, ну, ты сам понимаешь…

— Неважно, что у тебя есть. Главное, что мы после этого — почти братья.

— Мы и так почти братья, Нуй.

В тот же вечер мы подошли к Отон-Лиду и заявили, что хотим стать наследниками друг друга. Он пожал плечами.

— Это ваше право. Зайдите к коменданту, он оформит наследование.

Уходя, он вдруг бросил через плечо;

— Надеюсь, вы оба знаете, что делаете.

Через двадцать один день у меня было первое холо. Мне показали новое место в столовой, где я теперь мог трапезничать в компании себя достойных. Меня проводили на склад — там я выбрал новую одежду, а также получил рацию и еще кое-какой личный скарб. Меня перевели в новую казарму — сухое и тихое помещение на пятьдесят человек с тумбочками, стульями и столами. И никаких двухэтажных кроватей.

Еще через десяток дней, после курса интенсивного обучения, меня назначили командиром группы с присвоением звания альт-мастера. Чему я, в общем-то, почти не удивился. Примерно тот же путь прошли и другие бойцы “Крысолова” — все старожилы, кроме Нуя. Нуй снова проигнорировал шанс выбиться в начальство. Я взял его в свою команду, у меня было право выбирать себе бойцов.

Моя команда принадлежала к числу новосозданных. Их много стало появляться — чуть ли не каждый день в порту садились транспорты с голодной шевелящейся массой, не имевшей ничего, кроме серой робы и желания выбиться в люди. Почти на всех опорных базах устанавливались телепорты, через которые тоже постоянно шли новые люди.

Я узнал, что сам должен придумать название команде, если не хочу всякий раз выкрикивать ее номер. Полдня я подбирал подходящее слово, пока не остановился на звонком кличе “Банзай”. Мне показалось это дерзким, задиристым, слово несло хороший эмоциональный заряд. По крайней мере для меня.

Первые дни я был вежлив и приветлив со своими новобранцами, внимательно выслушивал их просьбы и вопросы, интересовался, удобно ли они устроились и хорошо ли покушали. Потом эта благоглупость с меня сошла, как шелуха. Военный уклад имеет свойство самооптимизироваться. Очень скоро я свел затраты энергии на свою команду к необходимому минимуму. Я научился отвечать коротко, уклоняться от чужих проблем и сдирать три шкуры за плохо выполненное дело. Дать пинка своему бойцу, как выяснилось, было не грубостью, а нормальным рабочим приемом.

Жизнь вокруг менялась на глазах. Появилось огромное количество гражданских специалистов. Одни строили и перестраивали опорные базы, окружали их километрами заборов, линиями сигнализации и гнездами автоматических пулеметов.

Другие прокапывали новые шахты. Были даже такие, которые изучали быт и культуру ивенков, чтобы понять, как с ними жить дальше. Они познакомились бы и с культурой ульдров, но те не имели культуры как таковой.

Что касается белого угля, то его вывозили уже не мешками, а контейнерами.

Появилась даже специальная гражданская служба, отвечающая за транспортировку ископаемого.

Жизнь менялась, и, что самое хорошее, я чувствовал вкус к этой жизни. Я освоил азы своего нехитрого дела, я знал, что нужен здесь и что каждый день становлюсь на ступенечку выше, поднимаясь по невидимой, но такой сооблазнительной лестнице.