Михаил Тырин - Жёлтая линия

— Я хотел бы у вас работать, — быстро выпалил я, помня наставления Йолса.

— Я умею сочинять… то есть составлять слова, и могу придумывать плакаты.

Человечек за столом оторвался от занятий и посмотрел на меня с некоторой досадой. Я тоже смотрел на него, но скромно. Он так ничего и не сказал, только сердито пожевал губами и уткнул голову в бумаги.

Когда начальство выгоняет посетителя — это понятно. Надо просто уйти. Но как поступать теперь, когда хозяин просто тебя игнорирует? Я мог бы выйти, но вроде пока не просят. Я все же решил попытаться еще раз.

— Простите, мне сказали, что здесь находится начальник бюро, господин Ала-Крюг…

Человечек пригнул голову еще ниже к столу, а от противоположной стены вдруг донесся мягкий ленивый голос:

— Стрил, кто там пришел?

— Какой-то грузчик, — сердито ответил человечек, сверкнув глазами. — Наверно, опять будет просить должность.

— Я не грузчик, — поспешно оправдался я, косясь в сторону кресла.

Оно повернулось, и я обнаружил, что там свернулся клубочком человек с оранжевыми волосами и узорами на щеках. В его тонкой руке блестел высокий бокал, губы были испачканы чем-то блестящим и розовым.

— Я Ала-Крюг, — капризно произнес он. — Зачем ты пришел?

— Я умею сочинять плакаты, — проговорил я, уясе проклиная ту минуту, когда впервые увидел Йолса с его наглядной агитацией. — Хочу попробовать у вас работать.

— Стрил, — позвал начальник. — Что скажешь?

— Пусть сочиняет, — прошипел Стрил. — Посмотрим, что у него выйдет. Много их тут ходит, лишь бы тяжести не носить.

— Стрил не успевает сочинять, у нас много заказов, — сказал мне Ала-Крюг.

— Если у тебя получится, ты мог бы ему помогать. Стрил, дай ему образец, пусть он покажет.

— А у него есть холо? — с подозрением спросил сердитый Стрил.

— Первое, — с достоинством сказал я.

— А-а, первое! Я так и знал, что ты грузчик!

— Пусть он попробует, Стрил. Дай ему образец. Стрил порылся в бумагах и протянул мне одну из них. Там было только две строчки: “Во избежание засорения труб запрещается сваливать в отстойник мусор и пищевые отходы”.

— Вот, сочиняй сколько влезет, — прошипел Стрил.

Я изумленно захлопал глазами. Никогда еще не писал стихов на такую тему.

Впрочем, это даже интересно. Я отошел к двери и через пару минут набросал тему для плаката.

— Готово, — сказал я. И начал читать:

— “Задумаешь мусор в отстойник бросать — засоришь трубу, будешь сам прочищать”.

Выслушав меня, Стрил снисходительно ухмыльнулся. Но рано он радовался.

Ала-Крюг сладко потянулся и вдруг сказал ему:

— А ну, прочитай теперь, что придумал ты. Стрил поднялся, развернул какой-то листок и с очень важным видом продекламировал:

— “В отстойник мусор не бросай, трубу ничем не забивай, а то засорится труба, и будет плохо всем тогда!”

Начальник бюро задумался, сделал несколько глотков из бокала.

— По-моему, — сказал он, — у этого человека получается не совсем плохо.

Дай ему какой-нибудь заказ, Стрил. У нас есть срочные заказы?

— Полно, — фыркнул Стрил. — Санитарные нормы для трудовых общежитии, правила безопасности на стройках, порядок помывки в общественных пунктах, техника обслуживания мусо-росжигателей…

— А что у тебя с заказом чугунолитейного комбината?

— Только начал.

— Отдай ему. Пусть он придумает. А про мусоросжигатели ты и сам сделаешь.

В мои руки перекочевала пачка бумаг, перевязанная бечевкой. На первом же листе — главы, параграфы, пункты. Я еще раз проклял Йолса.

— Тебе стоит начать сегодня же, — сообщил начальник. — Ты можешь днем работать грузчиком, а вечером сочинять. За каждый лист начисляется столько же, сколько грузчику за день работы.

— Но я не грузчик!

— Все вы так говорите, — злобно усмехнулся Стрил и уткнулся в свои бумаги.

После ужина я сидел на кровати и тупо смотрел в списки правил, норм и требований. Перед глазами висела гнуснейшая строчка: “Для хранения бракованных отливок применять только специальные контейнеры. Собирать отливки в мешки из-под формовочного материала строго запрещается”. Я должен был сделать из этого легкое и запоминающееся стихотворение, чтобы любой рабочий, простой и необразованный, запомнил правило. Таких правил на каждом листе — штук по двадцать. Листов целая пачка.

— Чем это ты занят? — поинтересовался Щербатин, вернувшийся со своего загадочного каждодневного промысла.

Я поднял на него осоловевшие глаза:

— Можешь меня поздравить. Я устроился работать поэтом.

— Ну, поздравляю. — Он, видимо, подумал, что я шучу. — Не буду мешать.

Я вернулся к своим правилам. Итак, отливки, контейнеры, мешки… Хоть тресни, а ни одной рифмы на уме. Я еще долго мучился, потом со злости начеркал первое, что пришло в голову. И завалился спать.

На листке, упавшем рядом с кроватью, было написано:

“Отливки не храни .в мешке, а то получишь по башке”.

В заботах и тревогах я совсем забыл, что нам, городской бедноте и черни, иногда положены свои праздники. И вот наступил день такого праздника.

Все это здорово напоминало школьный огонек. В столовой — самом большом помещении казармы — специально назначенные люди сдвинули столы, чтобы освободить пространство для веселья. Всем нам выдали по две бутылочки зелья, включили музыку, и коменданты разрешили начать празднование.

К счастью, нас не заставили водить хороводы и играть в “ручеек”. Но все равно праздник являл собой гнетущее зрелище. Уставшие за день жильцы бродили туда-сюда, жаловались на невзгоды, вздыхали и прикладывались к бутылочкам.

Музыка была бесхитростная, но бодрая. Она напоминала народные скандинавские мелодии, переигранные на детском электропианино. Наверно, где-нибудь на лужайке после пары стаканов водки я мог бы подпрыгивать и выкидывать коленца под такой аккомпанемент, но не здесь.

Я сел в самом темном углу и задумался: смогу ли я железной рукой заставить себя развеселиться, если проглочу залпом обе бутылочки? Мне необходимо было хоть на вечер выбросить из головы все эти отливки, заготовки, водогрейные котлы, бетономешалки, страховочные поручни и прочее.

Время шло, а веселье никак не наступало. И даже спецсостав не помогал. Ну а музыка стала просто раздражать. Простенький мотивчик, казавшийся сначала таким милым, вдруг стал ненавистен.

Я поднялся и отправился в казарму. Лучше уж поваляюсь на кровати в тишине, а если повезет — сразу усну. Кого, интересно, они собирались развеселить этой гадкой пародией на праздник?

Единственный человек, которого я нашел в казарме, был Щербатин. Он сидел на кровати со сжатыми кулаками и смотрел перед собой глазами, полными ненависти. Я так и опешил.

— Что случилось?