Колин Уилсон - Паразиты сознания

У Флейшмана ушло десять минут, прежде чем он сумел присоединиться к нашей игре. К тому времени мы с Райхом звучали друг для друга вполне уже внятно. Это объяснялось, очевидно, тем, что, как и братья Грау, мы с Райхом были знакомы далеко уже не первый день и успели друг к другу приноровиться. А спустя некоторое время стали понемногу улавливаться и адресованные нам импульсы Флейшмана, звучащие как глас вопиющего в пустыне. Теперь было ясно, что между собой контактировать мы можем. Однако по силам ли нам будет связаться с братьями Грау, тем и другим?

Прошел уже целый час времени, долгий и томительный. Я, должно быть, напоминал путника, затерявшегося средь гор и криком взывающим о помощи. Мысленно я продолжал отправлять сигналы братьям Грау, Луи и Генриху, но подспудно ловил себя на том, что шлю их в обычной, словесной форме, словно выкликая вслух имена. А между тем требовалось не что иное, как направленный на контакт толчок мысли, не оформленный в словесное обличие.

«Кажется, я что-то улавливаю», — произнес внезапно Райх. Все вместе мы предельно сконцентрировались в попытке отправить сигнал о том, что «послание принято». Последовала небольшая пауза. И вдруг (от неожиданности мы просто подскочили) неожиданно прорезавшийся четкий голос с изумляющей громкостью грянул, казалось, в самые уши: «Я вас слышу! В чем дело?» Мимолетно перекинувшись торжествующими и взволнованными взорами, мы снова закрыли глаза, сосредоточившись с удвоенной силой. Громкий отчетливый голос рек: «Не все сразу. По одному. Райх, попробуйте вы. У вас звучание, похоже, наиболее чистое».

Ощущение было такое, будто на одном из конечных пунктов селекторной линии Берлин — Диярбакыр идет наладка двусторонней связи. Слышно было, как мозг Райха один за другим выстреливает сигналы послания, словно снопы трескучих электрических искр. «Вы можете приехать в Диярбакыр?» — послание ему пришлось продублировать с десяток раз. Прислушиваясь к его сигналам, мы сами мало-помалу стали делать непроизвольные сонаправленные усилия. Вначале нас окоротил было протестующий возглас братьев: «По одному, по одному!» Но тут мы интуитивно почувствовали, что попали с Райхом в резонанс, и направили умы на то, чтобы просто подталкивать и усиливать его сигналы. Голос Грау не замедлил отреагировать: «Так лучше. Теперь слышу вас четко». Дальше трудностей не возникало. Мы даже смогли обрисовать братьям кое-какие детали сложившейся здесь ситуации, как если бы говорили с ними по телефону. Все это время мы находились вне комнаты, полностью уйдя в себя, как верующие уходят в молитву. До меня внезапно дошло: причина плохого усиления состоит в том, что я погружаюсь на недостаточную глубину, находясь слишком близко от поверхности. Суть проблемы была проста: уходя слишком глубоко, я рисковал впасть в сон. Язык и образность принадлежат к поверхностной сфере сознания. Утянуть их на глубину так же трудно, как внести в сон логическое мышление. Я произношу это в связи с тем, что именно в ту секунду мне открылась вся бездна нашего неведения. Глубинные ареалы ума населены преимущественно воспоминаниями и снами, медленно дрейфующими друг мимо друга словно гигантские рыбы. Сохранять осознанность действий, отличать явь от миражей на такой глубине чрезвычайно трудно. Однако чтобы телепатия была по-настоящему активной, «сигналы» следует отправлять именно с такой глубины.

Хотя в данном случае это к делу не относилось. Мы — Райх, Флейшман и я — взаимно друг друга усиливали. Лишь пройдя через такое ощущение, познаешь истинный смысл изречения: «Мы члены друг друга».

По окончании разговора с братьями Грау все мы чувствовали себя странным образом счастливыми и посвежевшими, как после глубокого и безмятежного сна. Флейшман вновь выглядев таким, каким мы привыкли его видеть. Его жена, принесшая в комнату кофе, очевидно, питала к нам с Райхом некоторую враждебность, которую всем своим видом пыталась скрыть. Но вот с внезапным изумлением она посмотрела на своего супруга и, судя по всему, переменила к нам свое отношение. Кстати, интересно: мы чувствовали, с какой трогательной нежностью относится Флейшман к своей жене (она была моложе его на двадцать лет, замуж за него вышла год назад). Это чувство от Флейшмана передалось нам, и мы тоже взирали теперь на нее с эдакой владетельной нежностью, сочетающей в себе вожделение и потаенное знание ее тела. Получалось, что она как бы пересекла границу нашего телепатического круга и стала в каком-то смысле женой каждого из нас (кстати сказать, наше с Райхом вожделение к ней не являлось естественным желанием мужчины обладать незнакомой женщиной — ведь мы, фактически, уже соединились с ней через Флейшмана).

К трем часам ночи бдящие в вертолетах репортеры уже уморились нас караулить. Кроме того, скопление вертолетов в воздухе превышало норму, допустимую городскими Правилами воздушной безопасности. Но толпа за дверями дома не убывала, а улица сплошь была забита рядами тесно поставленных автомобилей, в которых чутко дремали представители прессы. Мы поднялись на чердак и установили там лестницу напротив слухового окна. В три двадцать над домом послышался шум вертолетного двигателя. Мы поспешно распахнули окно. Вертолет плавно сманеврировал, и в помещение упала веревочная лестница. Мы не мешкая начали взбираться по ней друг за другом, стараясь карабкаться как можно проворней, пока репортеры внизу не успели понять, что к чему. Сверху нас проворно втягивали в кабину братья Грау; они же вобрали и лестницу, и вот уже вертолет, набирая скорость, понесся в сторону аэропорта. Операция прошла безупречно. У репортеров на улице не было ни малейшего сомнения в том, что сами вызвать себе вертолет мы ни в коем случае не могли — в машинах у себя они, конечно же, держали пеленгаторы (что, между прочим, строго запрещено законом). Так что если кто-то и заметил вертолет, то при этом скорее всего подумал, что это либо еще кто-нибудь из репортеров, либо патруль Инспекции воздушной безопасности. Во всяком случае, прибыв в аэропорт, мы не заметили никаких признаков погони. Наш вертолетчик еще в дороге предупредил пилота ракеты, чтобы тот готовился к старту. В два тридцать пять мы находились на пути в Париж. Теперь, по общему решению, надо было прежде всего заняться Жоржем Рибо.

Рассвет только еще наступал, когда мы приземлились в аэропорту Бурже. Можно было приземлиться на более удобном плавучем аэродроме над Елисейскими полями, но тогда пришлось бы запрашивать разрешения на посадку, а это могло навострить репортеров. Поэтому мы предпочли взять аэротакси из Бурже в центр Парижа, и в пределах двадцати минут были уже там.