Колин Уилсон - Паразиты сознания

Прошла секунда, и озарения словно не бывало, а я, увидев вновь перед собой уходящие ввысь горные вершины, залитые кротким светом неспешно плывущей луны, ощутил в своем сердце трепет облегченной радости, словно возвратился с другого края Вселенной. У меня кружилась голова, и изнурительная усталость сковывала тело — а ведь то ощущение не продлилось в общей сложности и пяти минут.

Повернувшись, я медленно побрел назад в палатку. Там я вновь попытался совершить подобное самопогружение. На какую-то секунду это мне удалось. На этот раз я ничего не почувствовал. А завернувшись в спальный мешок, я вдруг поймал себя на том, что спать уже больше не хочу, а лучше поговорил бы с Райхом или с кем-нибудь еще. Мне не терпелось высказать все то, что я недавно пережил. Человек считает, что его внутренний мир принадлежит ему лишь одному. «The grave's a fine and private place» «"Могила — прекрасное и уединенное место" (англ.).·, — так сказал когда-то Марвел. Примерно то же мы имеем в виду, говоря о своем сознании. В реальном мире наша свобода ограниченна; у себя в воображении мы вольны делать, что только вздумается. Ум — самое укромное место во всей Вселенной. Быть может, порой даже чересчур. „We each think of the key, each in his own prison“ «"Мы все мыслим о ключе, каждый в своей темнице" (англ.).·. И вся трудность лечения умалишенных состоит в том, чтобы прорваться в эту темницу. Но я никак не мог отделаться от мысли, что в уме у меня находится кто-то чужой. Подумав об этом теперь, я заключил, что оно не так уж и ужасно. В конце концов, когда заходишь в комнату, не ожидая там никого увидеть, и вдруг кого-нибудь там застаешь, то первой реакцией тоже бывает страх: а что, если это грабитель? Но с ним теперь можно бороться как с чем-то реальным, и мелькнувший было страх исчезает.

Что взбудоражило меня, так это сам факт присутствия чего-то (или кого-то?) постороннего, так сказать, в моей собственной голове.

И по мере того как ум у меня, проникаясь постепенно любопытством, стал избавляться от страха, я начал погружаться в сон. Последнее, о чем я успел подумать прежде чем заснуть, это не было ли все случившееся своего рода галлюцинацией после сигары и кофе по-турецки?

Проснувшись назавтра в семь утра, я понял, что это не было галлюцинацией. Память о перенесенном ощущении была на удивление яркой и, признаться откровенно, вызывала теперь скорее волненье, чем боязнь. Понять это довольно просто. Повседневная наша жизнь приковывает к себе все внимание и не дает нам «погрузиться» в глубь себя. Будучи по натуре романтиком, я никак не мог с этим смириться: процесс «погружения» мне нравится. Проблемы и житейская суета делают его крайне затруднительным. И вот теперь, почувствовав волнение, относящееся к чему-то внутри меня, я вновь вернулся к мысли, что мой внутренний мир так же реален и важен, как и мир окружающий, внешний.

За завтраком я испытывал соблазн рассказать обо всем Райху. Но что-то меня сдерживало — должно быть, боязнь, что он просто меня не поймет. Райх заметил, что я сегодня как будто «не в себе», на что я ответил, что черт меня дернул выкурить сигару Дарги — вот и весь наш разговор.

В то утро я наблюдал, как рабочие передвигают вниз по склону электронный зонд. Райх ушел к себе в палатку поразмыслить над тем, какой бы придумать способ, чтобы эту махину перетаскивать было не так утомительно — может быть, воздушную подушку, по принципу аэрокрана. Рабочие переместили зонд вниз до середины склона, чуть дальше нижних ворот. Когда устройство было установлено и готово к работе, я устроился на сиденье и, покрутив возле экрана соответствующие регуляторы, надавил на рычаг. Что-то есть — это я почувствовал почти сразу. Бегущая по экрану сверху вниз белая строка гибко выгнулась посредине. Когда я, подавив мощности, усилил подачу изображения, вся поверхность экрана тотчас зарябила горизонтальными полосами. Я послал старшего рабочего за Райхом, а сам начал осторожно и методично прощупывать контуры обнаруженного предмета. На экране было видно, что предмет не один, справа и слева находятся еще такие же. С электронным зондом я, разумеется, работал впервые, поэтому не имел представления ни о размерах обнаруженного предмета, ни о глубине, на которой он залегает. Когда через минуту примчался Райх, ему стоило лишь раз глянуть на диск, раз на регуляторы управления, после чего он негодующе выпалил: «Черт! Сломался мерзавец».

— Каким это образом?

— Ты, наверное, слишком далеко двинул рычаг, и что-нибудь отсоединилось. А то получается, что предмет, на который ты наткнулся, лежит внизу в трех с половиной километрах, а высота у него метров двадцать.

Я слез с сиденья с довольно кислым видом. Что правда, то правда, к технике меня подпускать вообще нельзя. Стоит мне несколько часов посидеть за рулем совершенно исправного автомобиля, как тот выходит из строя; едва приближусь к безупречно работающему аппарату, как у того мгновенно происходит короткое замыкание. Такая же нелепость и с зондом: я не знал, есть ли здесь в чем моя вина, но все равно чувствовал себя виноватым.

Сняв с креплений наружную панель, Райх заглянул внутрь. Мне он сообщил, что с первого взгляда все вроде бы в порядке. Надо будет после обеда проверить каждый узел в отдельности. В ответ на мои извинения он похлопал меня по плечу: «Ерунда. Главное, все же что-то нашли. Теперь остается только выяснить, на какой глубине».

Мы плотно пообедали неразогретой едой, после чего Райх умчался к своей машине, а я, прихватив надувной матрац, направился прилечь в тени у Львиных ворот и таким образом наверстать часы упущенного сна. Так глубоко и безмятежно я проспал два часа. Открыв глаза, я увидел, что возле меня стоит Райх и отсутствующим взором смотрит куда-то на тот берег реки. Посмотрев на часы, я резко вскочил.

— Ты что же меня, черт возьми, не разбудил?

Райх медленным движением опустился возле меня на землю. Его подавленный вид слегка меня озадачил.

— Ну как? Нашел, что там за неисправность?

— Там все исправно, — ответил он, задумчиво на меня посмотрев. Я ничего не понял.

— Хочешь сказать, все уже наладил?

— Нет. Там вообще все было в порядке.

— Ну так что ж, это только радует. В таком случае, ты можешь сказать, на какой глубине та штука находится?

— Да она на той глубине, какую показывает прибор. Три с половиной километра.

Я подавил в себе поднимающееся волнение: случаются вещи и покурьезнее.

— Три с половиной километра, — промолвил я. — Однако это намного глубже, чем основание самого холма. То есть, я... Да ведь на такой глубине уже находятся скалы археозоя?

— Ну, это еще как сказать. Хотя в принципе спорить не буду.

— Кроме того, если глубина, как ты говоришь, указана правильно, то тогда, наверно, надо принять на веру и величину блоков: двадцать метров. Звучит как-то не совсем правдоподобно. Блоков такой величины нет даже в пирамиде Хеопса.