Карен Налбандян - Возвращение в Арканар

«А ещё — он мой друг». Когда он закончил, повисла тишина.

«Неужели прониклись?», — Антон лихорадочно прогонял текст предупреждения, чтобы вышло максимально кратко, убедительно и информативно. Дабы, услышав в буквальном смысле голос с неба, барон не валился ниц, а начинал действовать.

— Н-да… Громовержец…

Потом у благородного дона Руматы поинтересовались, известно ли поименованному дону, где он находится? Что место это называется Институтом Экспериментальной Истории и находится на Земле, а не в этом, как его, Икающем лесу. И куда со своими предложениями благородный дон мог бы обратиться. Причём «благородный дон» в их устах звучало чем-то вроде «сукин сын».

На сей раз осатанели оба — и благородный дон, и сотрудник Института. И за меньшее в Арканаре раскладывали напополам. Чудовищным усилием воли сдержался.

Молча встал, не говоря не слова, двинулся к выходу, всё ещё сжимая в руках тетрадь в кожаном переплёте.

Подбитой птицей метнулся навстречу Пашка:

— Тошка! Ты куда?! Что это с тобой? Подожди, я на минутку к дяде Саше, выйду — поговорим.

С отцом Кабани он столкнулся на выходе.

— Ох! Дон Румата! — Да как вы? — Тот аж присел, и перешёл от удивления на арканарский, — да что с вами? Да на вас лица нет.

— Нет. Со службы ушёл.

— Пр-р-равильно, сын мой, — бодро согласился отец Кабани, увлекая Антона к нуль-камере — всякая служба есть насилие. За это надо выпить!

— Надо… — прошептал Румата, нажимая клавишу «Мирза-Чарле».

…Антон мучительно разлепил один глаз. В глаза било солнце. В уши — голоса с улицы.

— А у нас нынче кто-то дверь вынес…

— И у нас. Сосед наш, сказывают, гуляли…

Сел, стараясь не расплескать котелок с болью, по недоразумению посаженный на плечи вместо головы. Попытался вспомнить события этой ночи. На дне чёрного провала удалось обнаружить лишь уныло-обречённую физиономию отца Кабани. Одной рукой тот прижимал к себе толстую тетрадь в кожаном переплёте, другой нежно баюкал бутылку армянского коньяка и почему-то прощался.

Затрещал видеофон — барабанной дробью по перепонкам. Похоже.

Скривившись, Антон ответил на вызов, одновременно отключив изображение.

— Тошка, — Пашка, как всегда, забыл поздороваться, — Я тебе тут звоню, звоню… Кабани вчера с тобой уходил? Слава спрашивает, что ты с ним сделал, он ему позарез нужен.

— Расчленил, — мрачно сообщил Антон.

Экран погас. Похоже, поверили.

А Антон схватился обеими руками за голову. Ещё и это! Наследие проклятого арканарского пьянства! Неужели, теперь он ещё и спивается?..

«Звоните в любом часу», — вспомнил он доктора Александрова. Набрал номер. Хорошо поставленный автоматический голос сообщил, что «Доктор Александров временно недоступен, однако вы можете оставить ваше сообщение…». Чисто автоматически Антон нажал на сброс. Перед ним, как живой возник Роман Леопольдович — спортивный, бодрый: «Да вы не волнуйтесь, голубчик, дислексию мы тоже лечим». Между прочим, никакой дислексии, по крайней мере до того разговора, бывший наблюдатель за собой не замечал.

Синдром АГЛ. Шесть лет… Никто не мог объяснить ему. где он подхватил эту заразу, и почему она перешла в хроническую форму. «Полагаю, дело во взаимодействии с биоблокадой». Дальше предположений дело не двигалось. Шестой год он чувствовал себя старой разбитой колымагой, место которой где-то на свалке — слабость, непрерывные боли в суставах… Шестой год на каких-то невообразимых препаратах…

И тут, похоже с похмелья, его и осенило. Румата вспомнил человека, который должен был знать о синдроме АГЛ — всё.

Спустился, пересёк загаженный вестибюль, (под ногами захрустело битое стекло), и привычно кинул взгляд на почтовую ячейку. Вместо привычной пустоты там белело письмо.

— Кира! — боль ушла, как по волшебству, мир обрёл цвета и даже грязный двор показался уютным и родным.

…Доктор Будах был величественен. Высоченные седовласые врачи смотрели на него снизу вверх. Антону не предлагали ждать. Два-три слова свите и…

— Я к вашим услугам, дон Румата.

Подробный дотошный осмотр.

Румата удивлённо разглядывал рабочий кабинет, оборудованный по последнему слову науки. На столе толстая монография «Проф. Будах. Ген p53 в Y-токсин-индуцированном апоптозе», терминал БВИ, приёмник экспресс-лаборатории. Несмотря на всё это, половину анализов профессор сделал своеручно. Колдуя над пробирками, он продолжал неспешную беседу:

— Всегда полагал, что знаю вашу историю. Гур Сочинитель замечательно изложил её в своей книге.

— Да, «Румата и Окана»… Любовь одной ночи, злодей, замученная красавица, и герой — один против всех. Не так это было, совсем не так… Впрочем, кто бы поверил в любовь благородного дона и рыжей девчонки?

— Вы забываете, я видел вас… И Киру… И немного понимаю в людях.

— Да, простите… Уважаемый Гур Сочинитель в общем-то прав. Во всём, кроме одного… Когда любимый человек умирает у тебя на руках — ты вначале сделаешь всё, чтобы спасти его, прежде чем мстить, не так ли? Когда я был пилотом, нас учили многому. Например — как поддерживать жизнедеятельность до подхода спасателей.

…Одному не учили — как делать это, не прекращая фехтовать. Он удерживал тоненький огонёк жизни, и рубил нападавших. Давно уже насмерть, без дураков. Впрочем, монахи тоже плюнули на инструкции. Румата перестал считать арбалетные стрелы, вонзающиеся в него. Да только много же стрел понадобится, чтобы остановить сильного человека, знающего, в чём его цель.

Стоя уже на одном колене, прикрывая Киру собой, Румата заорал в сорванный со лба передатчик:

«Помощь посылайте, чёрт побери! Здесь человек умирает!!!»

— Нас спасли. Мы летели домой, и Кира читала мне Цурэна. Это было замечательно!

…Не так он представлял себе возвращение. Никто не звал его в рубку, оба были страшно слабы — но они были вместе. И оттого Румата был по-настоящему счастлив. После шести лет оказаться, наконец, на Земле, дома, вспоминать вкус земляники и запах родного города, слышать крики стрижей в вечернем небе… Пройтись по Невскому…

А ещё рядом была Кира — и он видел планету её глазами.

Как ни странно, первое время его поражала удивительная красота землян и землянок. Потом понял что это — отсутствие следов оспы. В Арканаре — особая примета.

Он бы счастлив — и не замечал этих новых взглядов, поспешно опущенных глаз…

Счастлива была и Кира. Лишь однажды, в первый месяц, горько прошептала: «А я думала, ты дворянин!».

Румате тогда пришлось долго объяснять, что все люди рождены равными. И она поверила.

Потом было большое заседание Совета, где подробно разбирались все их действия. Просматривались многие часы видеозаписей. Особое внимание уделили последнему совещанию в Пьяной Берлоге.