Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты

– Кому? – пожал плечами следователь. – Иных уж нет, а те далече. На месте массовка, фигуры второго плана и вы, уважаемые господа.

– Пардон, Гуманитарный фонд научных открытий, который я представляю, более всего пострадал от случившегося. – Амперс с достоинством закурил. Мы разорены, дорогие товарищи.

– А если мне заплатили за соучастие, так где же деньги?! – вскипел Максим. Он стал выворачивать карманы, извлекая оставшиеся от покупок смятые купюры и мелочь.

– Не надо демонстраций, Максим Михайлович. Подумайте лучше, как выйти из трудного, можно сказать, скандального положения. Подозрения в вашей причастности к сговору весьма серьезны.

Постарайтесь всемерно помочь следствию, припомнить детали, не искажать пусть даже нелицеприятные факты…

– Чистосердечное признание смягчит приговор, – улыбнулся Максим. – Что ж, этого следовало ожидать…

– Хроническая НЕСРЕЛ… – вымолвила бабушка и спохватлась: – Простите, это наш семейный жаргон. Дело в том, что мой внук с рождения страдал несовместимостью с реальностью. Диагноз, увы, подтверждается.

– На следующий день меня увезли в Матросскую тишину. Это, знаешь ли, отдельный рассказ… А через неделю выпустили! Нашелся господин Пальцев! Явился на экраны телевзоров и сделал смелое заявление. Оказывается, его держали в плену те, кто ограбил марафон и вынуждали отдать все деньги "Музы". Ему удалось бежать, утаив от злодеев, кое–какие заначки банка. Виновник, разумеется, до сих пор не найден… А бабушка не выдержала… Варюша умерла от кровоизлияния в мозг, не приходя в сознание. Как рухнула, узнав о моем аресте, так больше и не встала. Три дня в больнице – и на Ваганьковское, к деду под бок… Там у меня теперь целый мемориал.

Я остался совсем один и желание одно: бежать, бежать! Невмоготу было сидеть в комнате среди оставшихся бабушкиных вещей. Даже ее собачью кофту со спинки стула не стал снимать. От всех этих событий подфартило некому господину Штамповскому – он давно на арбатскую квартиру глаз положил и все расселение жильцам предлагал. Главным тормозом были Горчаковы, уж очень не хотели насиженное гнездо покидать. Вот я и дал ему добро. Получил деньги и сбежал. Вспомнил про Козлищи, сел в электричку и…

– А я ведь поверил твоей причастности к афере с марафоном… Охотно даже поверил. Твое превращение в матерого ворюгу оправдывало мою вражду к тебе. Ведь я тебе завидовал! Думал: вот ведь как ловко и своевременно слинял Горчаков с нивы научно–технического прогресса! "Ящик" наш развалился. Галка меня бросила. Тему списали, как бесперспективную, спецов отпустили за ненадобностью. Страшное, знаешь дело… Вынашивал в себе с пеленок зерно гениальности, сотворил почти что нечто запредельное! И вдруг – никому не нужен…

– То же самое произошло и со мной. Злость жуткая, страх, хочется зарыться, исчезнуть, умчаться на край света… "Струсиная политика, говорила мне Варюша. – Чуть что – голову в песок". Она хотела вырастить меня сильным и бодрым, как паровоз… – Максим подошел к окну, за которым стояла непроницаемая чернота ночи. – Край света… Деньги–то я за продажу комнат в коммуналке получил приличные. Вот в собственность вкладываю. Теперь частный собственник и владелец двадцати соток.

Поселился в этом доме в апреле и чуть не сбрендил от тоски. "Нет, не смогу. Не смогу остаться здесь, – решил я, едва переступив порог чужого, разоренного жилья. – Не выдюжу, кишка тонка…" Но пересилил себя остался. Может, чем–то приманила смена боли – то ныли свои раны, мучила своя головная боль. А здесь – чужая. Боль разоренного жилья, покинутых деревенек. Да такая, словно обидели ребенка, наказали и предали неразумного…

Через месяц зацвели на бугре яблони – белым и розовым, а холмы сплошь покрыло лилово–сиреневое море люпинов. Не представляешь, какая здесь благодать весной! Вон там, прямо за окном, по овсяному полю волшебной бархатистости перекатывает волны ароматный ветерок, за ним опрокинулись зеркала озер. А над ними и в них – , высоченное, невероятной голубизны небо. Глянул я как–то окрест утрецом и аж дух захватило! Причем, никого один под небом вместе с травами, озерами, комарами, лягушками, цветами этими…

Потом появились шабашники с фермы с пилами и необходимым инструментом. Разобрали хлев и подновили домик. Во всех строительных делах я участвовал на равных. С охоткой, с душой, с тайным желанием задавить в себе слабака Горчакова. И верно, падал на топчан после трудовых свершений, как убитый, и спал до утра.

Мебель кой–какую привез из Торопца. Книжные полки, письменный стол, кухонные шкафчики. Душ с обогревателем соорудил – словом, окопался солидно.

– Вот и вижу, что человек прочно осел. Кастрюльки эти, книги, то да се… Слушай, Макс, а если я здесь тоже обоснуюсь. А что? Две хаты – почти улица. – Лион поднял палец и хитро посмотрел: – возникает в такой связи некая идейка. Мы подадим прошение о переименовании населенного пункта! Сейчас все переименовывают.

– Меньше Лозанны я не согласен.

– Ай, старик, да не отрывайся ты от корней. И взгляни на нас – две особи столь разного физического статуса, оба в бородах и в полном… Смекаешь? Деревня "Большие Козлы" – звучит, по моему, внушительно.

Анюта Илене – пятнадцатилетняя черноглазая акселератка фотомодельного роста и звездных амбиций, сидела на полу среди разбросанных журналов с яркими глянцевыми иллюстрациями. От матери – уроженки солнечного Кишинева, она унаследовала горячий, взрывчатый темперамент и яркую южную красоту. От отца – упорную латышскую целеустремленность и конфигурацию узкокостной, вытянутой фигуры. У Анны было все, что бы ждать от жизни самого лучшего: смекалка, хорошая память, выносливость, доброжелательность и полная очарования внешность. Блестящие ореховые глаза затеняли пушистые ресницы, напоминая о Бэмби, нос и губы не хуже, чем у Джулии Робертс и даже точно такая грива, как у звезды в фильме "Красотка". Каштановые волосы Анюты живописно вились и проявляли отзывчивость ко всем рекламным средствам хороши были от шампуней разных характеристик, лаков известных и неведомых фирм, гелей супермягких и фиксирующих.

Анечке вообще шло абсолютно все: мальчишеский спортивный прикид, строгие деловые костюмы и романтические платья. Правда, разгуляться особо было не на что. Но Мара старалась наряжать сестру – это доставляло ей удовольствие. Работа в салоне "Шик" открыла совсем другие материальные возможности – заботы о пропитании сменились более женственными – сестры совершали регулярные набеги на вещевые рынки. В результате чего Анечка окончательно убедилась в собственной неотразимости. Напольные весы, стоящие под диваном, являлись главным арбитром в ее постоянной борьбе с подростковым аппетитом. Аня обожала вишню в шоколаде, взбитые сливки, мучительно–привлекательное импортное мороженое, чтение лежа. Но регулярно завтракала овсяной кашей и бешено занималась айробикой. У нее была цель, ради которой стоило претерпеть все.