Александр Селин - Видео Унтерменшн

– Он информирует…

– Да?! А кто без моего ведома с режиссером Духовичным семейную дружбу завел? Кто на спортканале отирается, монтажные услуги предлагает, а мне ни слова об этом? Кто Эзополя часами поджидает возле кабинета? Кто в Суздаль детей не прихватил, хотя я требовал этого! Не дело это, Лена, не дело, тем более сейчас, когда в эти неполные два месяца мы должны соединить усилия в единый кулак.

Елена опять захлопала глазами.

– А почему именно сейчас, Леш?

– Да потому что третье тысячелетие на носу! Вот почему, глупая! Потому что двухтысячный год – знаковый год! Президент уходит. Досрочно. Да. Есть такая информация. Как ты думаешь, кто придет на замену?

– Уж найдут кого-нибудь. Это не нашего ума дело, Леш.

– Как не нашего ума?! Как не нашего ума?! – закричал Гусин. – А чьего ума это дело?! Когда Леснер не знает, кто будет президентом. В Госдуме не знают, кто будет президентом. Сам действующий президент не знает, кто будет президентом. Что это означает? Это означает одно… Им может стать любой… И этот любой может оказаться в нужное время в нужном месте. Нужное место – эфир. Нужное время – самый канун двухтысячного года…

Гусин сглотнул слюну и устремил взгляд поверх головы своей собеседницы, словно бы и не вел кухонного диалога, а изрекал в пространство неоспоримые истины.

– В эти последние минуты 31-го декабря 1999-го года все внимание многомиллионного народа будет приковано к экранам. Перестроятся небесные светила. Воздух застынет. Сгустятся магнитные поля. Все органы чувств российского телезрителя обретут повышенную готовность к восприятию и будут напряжены до предела. Каждый шорох, каждая пролетевшая муха запечатлятся в его подсознании и не покинут до последнего вздоха на смертном одре. Наступает двухтысячный год. Год второго пришествия! Человек, который в этот момент объявил себя руководителем народа, не будет переизбран никогда… Ты поняла?! Выиграет тот, кто передаст на трансляцию нужную эфирную кассету с записанной речью… Да. Принято считать: для того чтобы продвинуть какого-нибудь человека в президенты, его надо долго показывать, чтобы к нему привыкли, полюбили… О нем надо много писать, ему необходимо ездить по стране… Что же, в другое время так оно и было, но только не в канун прихода третьего тысячелетия, когда годовые запасы народной любви и раболепия сконцентрируются, уплотнятся, свернутся во времени и уместятся в считанных пяти минутах, как раз достаточных для того, чтобы произнести короткую президентскую речь. Я уверен, что некоторые политические деятели уже записали такую речь. То же самое сделал кто-нибудь из олигархов. Кто-нибудь из городских сумасшедших наверняка, отдав последние сбережения, купил костюм, арендовал студию и так же перед камерами записал свои президентские обещания. Я слышал от сотрудников ФСБ, что несколько студентов ради хохмы отсняли выступление попугая и теперь болтаются возле Останкино, мечтая в нужный момент подменить кассету и таким образом выдвинуть попугая в президенты. Но мы-то с тобой, Елена, от эфира всего в нескольких шагах! А такой шанс появляется только один раз… в жизни…

– А как же Апоков?

– Правильно мыслишь… Он еще ближе к эфиру, – вздохнул Гусин. – И за оставшиеся неполные два месяца нам предстоит его обойти.

С этими словами он взял три карамельки, обозначавшие его самого и супругов Афанасьеу, и окружил карамельку, которая играла Апокова.

– Мои люди докладывали, что каждое утро Апоков перед зеркалом репетирует какую-то речь… Да еще моим компьютерщикам рамочки со славянскими орнаментами заказывает, тридцать шесть на двадцать четыре… То ли по-особенному оформить себя хочет… усилить эффект… То ли еще что… Вот. А твой казачок даже не поинтересовался, что за чертежи он вез из историко-архивного. Ведь рамочки же там какие-то были! Скуфети…

Гусин встал, обнял Елену. Глаза его заблестели. По щеке скатилась большая прозрачная слеза.

– Но мы пройдем этого армянина, – перешел на горячий шепот. – Пройдем, как нож сквозь масло, если будем действовать сообща, я, ты и Сашок. Поняла?

– Поняла.

– А раз поняла, то попроси своего мужа, чтобы он как-нибудь вызволил чертежи или сделал хотя бы копии. И обещай мне говорить одну лишь правду. Представь, что тебя обнимает будущий президент Российской Федерации. Обещаешь?

– Обещаю. – Елена размякла в крепких объятиях, но при этом подумала: «А почему, собственно, женщина не может стать президентом России?»

– Леснер…

– Что Леснер? – пробурчал Гусин, осыпая ее поцелуями.

– Леснера ведь еще надо пройти…

Раскрасневшийся Гусин улыбнулся.

– Михаил Юрьевич Леснер – урла. Он настолько ослеплен свалившейся на него властью, что даже и мысли не допускает о шаткости своего положения. Да еще озабочен увеличением продолжительности собственной жизни. Думает об этом день и ночь.

С этими словами Гусин взял со стола карамельку, обозначавшую Михаила Леснера и с хрустом ее разжевал под аплодисменты Елены Афанасьеу.

В Москве не бывает такого заката, который послужил бы натурой для вдохновенного живописца. В этом городе солнце постепенно затухает и растворяется, уступая свою миссию подфарникам и неоновым фонарям. Проспекты освобождаются от пробок, а пешеходы начинают вспоминать про осторожность, потому что ресурсная мощь иномарок, усмиренная в дневных простоях, по вечерам прорывается наружу, обеспечивая материалами «Дорожный патруль» и клинику Склифосовского. В это время суток самым опасным считается скоростной Ленинский проспект, по которому сейчас на всех парах несется «Харлей Дэвидсон». «Нгау-нгау-у», – ревет многоцилиндровый мотор. «Гынь-гыннь», – подпевает ему мотоциклист в косухе.

Матовое поляризованное стекло скрывает лицо мотоциклиста. Резкий поворот обеспечивает столкновение «Нивы» с фонарным столбом. «Седьмой! Седьмой! Я – девятый! Что у тебя с рацией?! На проспект Вернадского повернул «Харлей» без номера. Скорость – 200!» «Не успели заблокировать! Девятый! Девятый! Как поняли? Я – седьмой!» «Пилипчук, вызывай две патрульные, ленту «еж» и освещай Вавилова!» «Освещаю!» «Докладывай обстановку! Останови движение! Встречную перекрой!» «Докладываю: этот урод на пешеходной. Заехал в квартал. На обочине фургон с рассыпанными овощами». «Кравченко, стягивай ребят на Калужскую! Как поняли, седьмой?» «Девятый, девятый, докладываю: на Калужской не догнали!» «Пилипчук, уходи с Вавилова, с фургоном разберешься потом! Захвати рефрижератор, да-да, тот самый, который сигналит. Выводи на Садовое, разворачивай и жди. Не миндальничай с этим скотом!»

Полная луна. Звездное небо чисто. Пулеобразный шлем растворяет мелькающие огни, переливаясь разогретым свинцом. Это снаружи. А внутри, в глазах одержимого мотоциклиста – призрак бабушки, выбегающей на Садовое кольцо.