Геннадий Прашкевич - ЗК-5

Салтыков, не оборачиваясь, отключил плазму.

Подбирай васильковые, а потом тебя будут лапать всякие несимпатичные люди.

За окном раскинулась в небе кровавая роза ветров, уткнулась длинными рогами в сторону севера. «Жить нужно в Париже, а охотиться в Лутовино». Нет, не так. «Жить надо в ЗК, а охотиться в столице». Он явственно увидел перед собой Ивана Сергеевича: седого, высокого, в фуфайке из сосновой шерсти — из крапивы и вымоченной хвои. Мир стоит на деталях. Овсяников говорил: «Он опасный, этот ваш Тургенев. Он приспособленец, он хвастун, враль, трус. У него светозарные идеалы, а сам деревеньки друзьям раздаривает и дочь у него от крепостной девки. К черту ваше прошлое! Зачем нам все это? Шаровары поношенные… Чемадан коженный… Собственных сочинений покойного на разных ласкуточках бумаги кусков… Хватит! Сколько можно? Свобода — это жизнь в благоустроенном гражданском обществе, огражденном железными законами, а ваша сраная воля — птица летает, где хочет, черкес грабит, собака воет…»

150…

151…

Экран высветился, но абонент не назвался.

«Господин Салтыков, вы знаете, что такое крыса?»

Звонила, наверное, какая-то впавшая в отчаяние поклонница Овсяникова.

«Такой небольшой жадный грызун, да?» — спросил Салтыков.

«Вот-вот. Подойдите к зеркалу».

Но он не стал подходить к зеркалу.

Он подошел к окну. Он распахнул его.

Темные сосны мягко повторяли рельеф, взбегали по склонам, уходили вниз, всегда вниз, как любая поп-философия. Нет предела падению. Река тоже уходила вниз, всегда вниз, в каменные провалы, бросалась ртутными отблесками, как чешуей. Кажется, земля все еще вспучивается, проваливается, хотя закачка воды в нефтяные пласты, по крайней мере, на время отменена…

Воздух был чист, прозрачен.

Новосибирск, 2014

© 1996–2016 Журнальный зал в РЖ, «Русский журнал»