Ирина Семибратова - Зарубежная фантастическая проза прошлых веков (сборник)

По жребию королевское звание достается чиновнику Оберону Квину, обладателю специфического чувства юмора, одержимому безумной идеей превратить славные пригороды Лондона в подобие средневековых городов и вдосталь посмеяться над результатом. Внешне жизнь после этого волшебно преображается: пестрые, красочные наряды, сменившие серые и черные одежды, радуют глаз, а ворчанье лавочников, неохотно облачающихся в костюмы предков, искренне веселит зачинщика. И вот уже по воле полусумасшедшего шутника, оказавшегося у власти, под влиянием средневековой оболочки перестраивается психология людей, а затея, начавшаяся как игра короля, приводит к действительной, совершенно фантастической реставрации средневековых нравов.

В центре причудливой картины возникает соответствующая фигура — своего рода «Наполеон из пригорода» (таков, кстати, не дословный, но точный по смыслу перевод заглавия романа в издании 1925 года). Это рыжеволосый Адам Вэйн, своевольный правитель Ноттинг-Хилла, который всерьез принимает затянувшуюся королевскую шутку и с оружием в руках — отстаивает мифические права на суверенитет своего предместья. Жестокая сеча на улицах города уже не развлекает короля, с ужасом взирающего на зверства вооруженных средневековыми пиками и алебардами латников, ибо покров цивилизации быстро слетает с соратников честолюбивого молодого человека и его противников. Рассказ обретает черты притчи: Честертон как бы приоткрывает завесу будущего, набрасывая пророческую картину еще не родившегося в ту пору фашизма.

Возможно, сам писатель не подозревал о предупреждающей роли своего произведения. Не только он, но и английские критики вплоть до недавнего времени склонны рассматривать его книгу как своеобразную шутку, объясняя этим и обилие юмористических сцен, и несколько легкомысленный, буффонадный финал. В самом деле, повествовательная манера Честертона остроумна и увлекательна, полна неистощимой выдумки, неподдельного мастерства, хотя и несколько романтически наивен взгляд автора на историю. Однако читатель сумеет разглядеть в его романе серьезнейшие социальные и психологические проблемы, уловить глубокий философский смысл.

Обильна и многообразна мировая утопическая литература. Почти каждая страна вносила и продолжает вносить в эту сокровищницу самобытный вклад. Идеал жизни воплощается то в вавилонской легенде или древнеегипетской сказке, то в картине библейского Эдема, то в описании волшебной страны Кокейн в Англии и Кокань во Франции, то в изображении царства всеобщего счастья в Беловодье или невидимом граде Китеже. При этом с каждым витком времени границы мечты расширяются — от абсолютно земного идеала страны всеобщего изобилия, расположенной на далеких островах, до выхода за пределы Солнечной системы, на просторы Вселенной. И здесь возникает вопрос: в какой мере эта литература, рожденная потребностью в совершенствовании человека и общества, тягой людей к прекрасному, связана с действительностью? Существует ли, говоря современным языком, «обратная связь» между литературой и жизнью?

Знаменитый социально-утопический роман Чернышевского называется «Что делать?» вовсе не случайно. «Делать» жизнь по законам разума и справедливости пытались и читатели, и сами писатели. Среди таких попыток превратить в реальность утопическую модель идеального государства можно назвать фабрики Роберта Оуэна, созданные под несомненным влиянием книг Т. Мора и Кампанеллы, общину «Икария», организованную Э. Кабе в одном из американских штатов, утопические общины в России. Многие из проблем, поднимаемых в тех произведениях, что составили настоящий том, не потеряли своей актуальности и в наши дни, взять хотя бы проблему воспитания подрастающего поколения. А разве утратили остроту «негативные» утопии, предупреждающие человечество от трагических вариантов будущего? Ведь такие варианты весьма и весьма возможны. Но жизнь идет вперед, и люди не склонны сидеть и ждать, пока все беды свалятся на их головы, человеческой природе это просто несвойственно. Ищут выход политические деятели, ученые, писатели, и потому не умирает и не выдыхается утопия, воспевающая светлое, доброе, разумное, потому создаются и будут создаваться основанные на законах гуманизма модели утопического общества. А книги, подобные настоящей, помогут узнать историю мечтаний, историю споров о грядущем, дадут возможность сравнить прошлое и настоящее, чтобы лучше подготовиться к будущему.

И. Семибратова

Дорогой Петр Эгидий, мне, пожалуй, и стыдно посылать тебе чуть не спустя год эту книжку о государстве утопийцев, так как ты, без сомнения, ожидал ее через полтора месяца, зная, что я избавлен в этой работе от труда придумывания; с другой стороны, мне нисколько не надо было размышлять над планом, а надлежало только передать тот рассказ Рафаила, который я слышал вместе с тобою. У меня не было причин и трудиться над красноречивым изложением, — речь рассказчика не могла быть изысканной, так как велась экспромтом, без приготовления; затем, как тебе известно, эта речь исходила от человека, который не столь сведущ в латинском языке, сколько в греческом, и чем больше моя передача подходила бы к его небрежной простоте, тем она должна была бы быть ближе к истине, а о ней только одной я в данной работе должен заботиться и забочусь.

Признаюсь, друг Петр, этот уже готовый материал почти совсем избавил меня от труда, ибо обдумывание материала и его планировка потребовали бы немало таланта, некоторой доли учености и известного количества времени и усердия: а если бы понадобилось изложить предмет не только правдиво, но также и красноречиво, то для выполнения этого у меня не хватило бы никакого времени, никакого усердия. Теперь, когда исчезли заботы, из-за которых пришлось бы столько попотеть, мне оставалось только одно — просто записать слышанное, а это было уже делом совсем нетрудным; но все же для выполнения этого «совсем нетрудного дела» прочие дела мои оставляли мне обычно менее чем ничтожное количество времени. Постоянно приходится мне то возиться с судебными процессами (одни я веду, другие слушаю, третьи заканчиваю в качестве посредника, четвертые прекращаю на правах судьи), то посещать одних людей по чувству долга, других — по делам. И вот, пожертвовав вне дома другим почти весь день, я остаток его отдаю своим близким, а себе, то есть литературе, не оставляю ничего.