Сергей Шведов - Негрский старорус[СИ]

Ботанический сад в Сочи изнывал от жары, духоты и наплыва туристов, но не сдавался. Экзотические дерева стойко вздымали к небу широколиственные ладони, словно умоляя о дожде. И тем более душно, как в предбаннике парной, было в оранжерее, где круглый год царит тропическое лето.

— А сейчас мы углубимся в настоящие джунгли, — как–то по–заговорщицки сообщила туристам девушка–экскурсовод, проветривая мокрый от пота животик подолом короткой маечки, как веером.

От нее не укрылось, что старый турист притомился в этой влажной духоте искусственного уголка тропического леса. Майка с надписью «Проснись к русской жизни!» у него на спине так пропиталась потом, словно он попал под тропический ливень. Дедок зашатался, держась за толстый черешок бананового листа, и рухнул на влажный мох. Широкий лист банана зловеще прикрыл ему лицо.

— Эй, мистер! — вырвала экскурсоводша скользкий от влаги лист из руки неподвижного туриста. — Что с вами?

Старик лежал на спине с открытыми глазами, не мигая, словно пристально всматривался в картины из далекого прошлого.

— Доктора! — закричали туристы.

— Что случилось? — пробился сквозь толпу служитель оранжереи.

— Дед сомлел.

— Турист из Южной Африки Рамон Лопес, — перевела данные из паспорта девушка–экскурсовод.

— Что, он там у себя не привык в своей Африке к джунглям?

— У них климат субтропический, а не джунгли. Несите его на воздух и в тенек на травку положите. Может очухается, пока медсестричка прибежит.

Джунгли всегда напоминают человеку, что он лишь временный зритель в нарочито запутанный мыльной опере жизни, и ровным счетом ничего в ней не может изменить без ведома таинственного продюсера.

В джунглях трудно подметить начало и конец существования, они вечно молоды. На одном и том же дереве цветы соседствуют с перезрелыми плодами. А подгнившие стволы падают на землю, чтобы через полгода превратиться в труху, которую смоют в реку ручьи после десятого за день тропического ливня.

Джунгли безжалостно правдивы. В них отмершее не откладывается в почву на пользу новому поколению, которое взрастет на ней. У джунглей нет памяти веков, нет там многочисленных напластований слоев почвы, а только желтая или красная глина да песок. Все смывают беспощадные ливневые потоки. У джунглей короткая память, поэтому в них не устраивают кладбища.

Тогда, в 1974, их забросили в демократическое Конго. Неделю просидели взаперти в вонючем ангаре из гофрированного алюминия — рота солдат в кедах, спортивных трусах и белых футболках, которые не просыхали на теле целый день. Гнилостный запашок тропического леса никто не замечал из–за вони из параши — железного ящика с крышкой. Выходить по нужде запрещено — демаскирует. Давились сухим пайком, который запивали минералкой из литровых пластиковых бутылей, каких дома еще тогда не видели.

Повеселей стало, когда командир, и сам в одной панамке и пляжных трусах, разрешил им по очереди выходить на свежий воздух сначала вечером, потом и средь бела дня, но гулять только под маскировочной сеткой, остерегаясь на всякий случай аэрофотосъемки с самолетов вероятного противника.

Конголезцы в те времена жили весело, с песнями и танцами. Революция подарила им четырехчасовой рабочий день и сытную пайку. Свободное время уходило на митинги под красными транспарантами с обязательной пляской под зажигательный барабан и на художественную самодеятельность, опять же с негрскими плясками.

Куда как веселей стало русским солдатам–интернационалистам, когда их, уже чумазых от загара, грязи и пота, направили убирать за местных коммунаров нещадно гибнущие помидоры. Приятней пусть хоть целый божий день наполнять и перетаскивать ящики, чем сутки напролет просиживать взаперти.

Местные бананы были кормовые, невкусные, зато сами помидоры так и сочились сахаристым соком на изломе. Потом к бойцам подвезли двух толстенных поварих с котлами. Мясного или жареного они не готовили, да и кому в такую жару жирное в глотку полезет? Солдату на порцию давали комок вареного теста, больше похожего на лакомство, чем на серьезную еду. Миску соевых бобов с томатным соусом и крутую кашу из риса пополам с пшеном. Хлеба не было, заедали галетами из сухого пайка.

В конце своей коротенькой рабочей смены «демократические» конголезцы, веселые и не уставшие, приходили к ящикам с помидорами, подготовленным к отгрузке, и отбирали себе в торбы килограммов по десять.

— Так пойди себе на поле сам собери, дружбан!

Помидоры пропадали на плантациях, их никто не охранял — приходи да бери, лишь бы добро не сгнило. Нет, ты ему дай именно из ящика.

Официально с неграми на плантации их бригадиры расплачивались пакетами с мукой и крупами да какой–то рафией — бражкой из сока сахарной пальмы. Ее набирали из бака целыми канистрами.

— Эту гадость даже на язык не пробовать! — строго–настрого приказал лейтенант.

Дружелюбные конголезцы, несмотря на строжайшие запреты, упорно носили рафию ребятам, чтобы обменять бражку на зубную пасту, мыло, трусы, полотенце и даже на спички. Понятное дело, рафия в их лагере лилась рекой.

Где у солдата выпивка, там и бабы. Быстро завязались знакомства с гологрудыми девчонками, которые на работе в поле чуть ли не доводили солдат до головокружения, когда низко склонялись над помидорами.

— Самоволка — прямой путь в лапы агентов западных спецслужб! — твердили бойцам на политзанятиях, которые проводились строго по графику даже и тут в ходе исполнения интернационального долга перед ныне свободными от колониального гнета трудящимися Черной Африки.

Как ни лютовал капитан в цветастой рубашонке нараспашку и сандалетах на босу ногу, бойцы после отбоя при любой удаче убегали из душного ангара после жаркого дня в чуть более прохладную тропическую ночь к еле видимым во тьме черным зазнобам, которые демаскировали себя на черном фоне только белозубыми улыбками и белками глаз. Рафия дурила голову, особенно если выпить литра два… Вот и очнулся сержант Роман Лопсяк из деревни Живицы на Гомельщине посреди широкой реки Конго в весельной лодке со связанными руками и ногами.

Запаса французских и португальских слов, наскоро за полгода вбитых в память в учебке перед вылетом из Львова в Африку, не хватило бы даже, чтобы выдать военную тайну белокожему офицеру в хаки, сидевшему в лодке среди черных полуголых солдат или бандитов. Кто их разберет, басурманов? Да и не знает солдат никаких военных секретов. Но у иностранного офицера, которого его чернокожие подчиненные уважительно называли «месье капитэн Кромасс», насчет Лопсяка были совсем иные планы.