Ксения Таргулян - Корабль уродов

— И Якова тоже, пожалуйста, — процедил я, крепко сжимая свой мобильник и протягивая вторую руку.

— Он не твой.

— И не ваш, тем более.

— Ладно, — Мморок нехотя вернул мне и красный.

Оба телефона были отключены — вероятно, разряжены — но совершенно нетронуты. Холод и тяжесть родного устройства, почти что питомца, растрогали меня, и я раскис. А Мморок между тем развернул бумагу с обычным напечатанным текстом — наверно, современной адаптацией той средневековой страницы — прокашлялся и начал:

— «Мы считаем трагичным беспамятство нашего рода, забывшего о той жертве. Мы так же хотели бы мысленно воссоздать те обстоятельства, при которых ушел великий Родерик Суан ван Вентедель. Задумаемся для начала, что сподвигло его на „беседу“? Могла ли это быть случайность, пустое любопытство? Мы категорически настаиваем, что нет. Находясь в тяжелом военном положении, Корабль должен был желать переговоров. Особым воздействием он сообщил Родерику Суану ван Вентеделю свою разумность и предложил „беседу“. Тогда в теле Корабля разверзся ход, что напоминал водоворот в открытом море, и твердость его наружности сменилась живой материей неземного толка».

Я невольно прижал руку к виску, пытаясь понять на слух этот идиотский перевод.

— «Обнажив свою кисть от доспеха, Родерик Суан ван Вентедель проник ею в тело корабля, ибо только так возможно было общение. Но Корабль сообщил великому рыцарю, что этого мало. Тогда он снял и другую часть доспеха с руки, и погрузил ее глубже, но Корабль повторил сказанное. Так повторялось, пока Родерик Суан ван Вентедель не оказался целиком в живой материи Корабля. Тогда тот согласился на „беседу“, но времени осталось мало. С каждым словом, что произносил великий рыцарь, материя, подобная воде, попадала в его горло вместо воздуха. В дюжину раз меньше часа они говорили, и мало было такого времени, чтобы всё правильно обсудить, но Родерик Суан ван Вентедель сумел. Но когда „беседа“ была кончена, и Родерик Суан ван Вентедель покинул тело Корабля, его трахеи были заполнены густой влагой, и дышать он не мог».

Я поймал себя на том, что сконцентрировался на дыхании и отслеживаю каждый вдох, чувствуя какую-то мешающую слизь в глотке. Мморок остановил чтение, и я притворился — по возможности — что никакого впечатление его притча на меня не произвела.

Он долго смотрел на меня, потом невесело усмехнулся:

— Уж прости, зря я запугиваю тебя. Давай теперь вкратце по существу, и я не буду больше тебя дергать. Можешь считать это казнью, расплатой — чем угодно — хотя, на мой взгляд, в этом есть определенная честь, и не каждому дано так уйти.

В моем мозгу отпечаталось только слово «казнь».

— Ты заключишь новый Договор — такой же, как и прежде — и все будут слагать легенды о Дримморе Вентеделе. К сожалению, когда ты «войдешь» в Корабль, я никак не смогу влиять на твои… на вашу «беседу», поэтому предупреждаю заранее: если мне покажется, что Договор изменился, что ты пытаешься меня надурить — то во-первых, я знаю, где ваше уютное приморское гнездышко с садами на крыше, не говоря уж о Якове, который отдыхает в такой же камере на этаж ниже (не знаю, насколько тебя волнует его судьба). А во-вторых, следующим претендентом на эту почетную миссию будет твоя Вренна, ты понял?

Я опешил и, кажется, не смог этого скрыть:

— Ничего так, что она ваша дочь?

— Мы все тут родственники, — он демонически улыбнулся.

В конце концов, он добился своего — меня захлестнуло отчаянье. Он был абсолютно прав — даже учитывая всю неясность и мерзость этого загадочного и, вероятно, неотвратимого «контакта» — идея нового, собственного, Договора с кораблистами взбудоражила меня. Это возможности, о которых раньше нельзя было и подумать, такой простор для мысли, такой шанс изменить мир! Пусть даже после меня… Хотя по правде, я не совсем мог себе представить мир без себя, и не углублялся в эту тему.

Наверно, у меня странно светились глаза, по мере того как я осознавал это, и Мморок решил заранее пресечь всякую попытку самодеятельности. И теперь получалось… я стою на пороге бескрайних возможностей, до которых только руку протянуть — но я не двинусь с места и позволю тупо казнить себя, да еще и разрушу всё, чего сам добивался, потому что иначе — ну понятно. Просто если я хоть на секунду допускаю то, что «иначе» — то мне сводит душу.

И вот, передо мной бездна шириной полметра, за которой стена с красной кнопкой, и я рухну вниз, не нажав ее. И от этого сводит тоже…

Я вернулся к реальности, и обнаружил, что Мморок как раз выходит из комнаты. Я позвал его. Его лицо выражало отвратительное умиротворение.

— Могу я поговорить с Яковом?

Он задумался на пару секунд.

— Хорошо. Могу даже дать тебе какое-нибудь оружие для «разговора».

Когда он ушел, меня снова едва не вырвало. Во рту сидело солоновато-потное послевкусие чипсов, и меня мутило от всего происходящего, но кое-как желудку удалось сохранить в себе содержимое, чтобы то дало мне хоть какую-то энергию.

Якобса привели минут через пятнадцать, и, кажется, он выглядел значительно лучше меня. Но он был в наручниках, и вместе с ним мне вручили скучный охотничий нож. И оставили нас вдвоем в запертой комнате.

Я заглянул ему в глаза и увидел там, наверное, грусть.

Положил нож на стол, рядом с ним — дурацкий красный мобильник, сел на кровать и закрыл глаза. Мне стало легче, оттого что он был здесь — мне было легче уже оттого, что он в принципе всё еще был — был жив. Но и просто не быть сейчас одному в этой комнате оказалось ужасно приятно.

— А откуда у тебя мой телефон? — спросил он через несколько минут. Я открыл глаза и увидел, что он сидит на столе, болтает ногами и, опустив голову, рассматривает нож и мобильник.

Я оставил без внимания вопрос и просто стал пересказывать всё то, что только что услышал от Мморока. Якобс в отличие от меня не потерял чувства юмора и, в общем-то, отлично отжигал — и я впервые за четыре дня смеялся.

Потом нам принесли ужин и по моей просьбе сняли с Якобса наручники и — уже без моей просьбы — забрали у нас нож. Мы посмеялись над тем, что столовые ножи у нас всё равно есть.

Когда захотелось спать, я понял, что Мморок сейчас тоже потешается: ведь провожать Якобса в его камеру никто не собирался, а кровать тут была одна, причем довольно узкая.

У нас постепенно иссякал заряд, и сквозь шутки просвечивалась тоска. Мы пожалели, что нет травки или алкоголя, пожалели, что нельзя заказать доставку, попробовали включить телефоны — оба засветили экранами, но Якобсов умер на месте, а мой заплакал о своем энергетическом голоде. Поймал сеть и забулькал сообщениями от оператора о пропущенных вызовах.

Я сосредоточился. Несколько от Артура, несколько от Вренны, и десятки — с одного и того же незнакомого номера. Интригует. Мы переглянулись.