Дмитрий Барчук - Орда

– Да, твое благородие, побриться тебе не помешает. А то ты своей «пышной» бороденкой всех моих женок распугаешь. Принесут тебе бритву. Я распоряжусь. И это – волосы сзади в пучок затяни. А то словно юродивый. Учитель должен выглядеть опрятно. Татарина из тебя все равно не получится. Бог с тобой, оставайся французом!

Василий Афанасьевич махнул рукой, поднялся и уже на выходе обернулся и сказал:

– Побреешься, приведешь себя в порядок, спускайся в горницу. Обедать будем.

Я спустился вниз по скрипучей деревянной лестнице и попал в очень большую, похоже, главную комнату в этом доме, служащую то ли залой, то ли гостиной, то ли столовой, а скорее, всем этим одновременно. Посредине помещения располагался длинный обеденный стол поистине гигантских размеров. На нем стояли незажженные свечи в подсвечниках, тарелки, всевозможные вазы и блюда из китайского фарфора с бледными и печальными рисунками. Некоторые из них были пусты, они, похоже, предназначались для гостей в качестве персональных столовых приборов. Другие, в основном вазы, были накрыты тончайшими блюдцами, и что было под ними, можно было только догадываться. Зато на блюдах лежали аппетитные куски красной и белой рыбы, мяса нескольких сортов – вяленого, копченого и даже сырого. Вазочки с солеными грибочками, клюквой, брусникой и другой лесной ягодой, а также с красной и черной икрой были открыты. При виде всего этого великолепия у меня буквально слюни потекли, как у изголодавшейся собаки, которую не кормили, по меньшей мере, неделю.

Но людей не было. И я быстренько подскочил к столу, схватил первый попавшийся мне под руку кусок рыбы и засунул его в рот. Я не жевал его – не дай бог, кто-нибудь зайдет. Не известная мне рыба сама растаяла во рту. И я почувствовал, как мягкая нега наполнила мое нутро. Я повторил процедуру. Затем еще раз. Но меня никто так и не застукал. Ощутив первое насыщение, я нашел в себе силы остановиться и продолжил осмотр горницы.

По противоположной стене наверх поднималась точно такая лестница, по какой я спустился. Между ними находилась печь, почему-то с открытой топкой. Перед ней на полу валялась огромная медвежья шкура. Напротив печи располагался ряд из четырех окон. В простенках висели иконы: тот же странный бог с татарским лицом, богородица в кокошнике, всадник на коне, убивающий дракона. Но более всего меня поразила самая большая, видать, главная икона в этом доме. Она висела в красном углу, по бокам ее горели две лампадки, источавшие благовоние. Честное слово, я без смеха не мог смотреть на нее. Короче, на ней была изображена та самая горница, в которой я сейчас находился, но на месте этой иконы висело просто изображение Спасителя, а перед ним в земном поклоне застыли люди. На переднем плане – с бородой лопатой и большим задом – сам хозяин дома, на шаг за ним, чуть поодаль, какая-то старуха, затем молодой человек, мой ровесник, мальчик и девочка годков пяти-шести, а за ними четыре женщины. Впереди красивая татарка с благородным лицом возраста ближе к пожилому, за ней дородная русская баба чуть-чуть моложе, потом какая-то совсем уж узкоглазая киргизка и последняя – очаровательное неземное создание с золотыми волосами и голубыми глазами, прямо картинка из парижского журнала. Совсем юная особа. Даже по наложенным на картине краскам было понятно, что ее пририсовали последней и совсем недавно. А внизу этой картины-иконы красовалась надпись: «Благородное семейство воеводы Василия Афанасьевича Асташева молится Богу Исусу Христу во спасение души».

Так я заочно получил представление об обитателях этого дома, воочию никого, кроме воеводы, еще не узрев. Зато снова попал впросак. В горнице, кроме лестниц наверх, оказывается, была еще одна, ведущая вниз, до которой я так и не дошел. И стоило мне только отвернуться от иконы, как я увидел всех ее персонажей. Живехонькими и здоровехонькими, стоящих прямо напротив меня и разглядывающих вашего покорного слугу, словно неведомую зверушку.

Благо, воевода выручил. Подошел ко мне, взял за руку и подвел к своим домочадцам.

– Петр Андреевич Гринев, офицер супостатного войска, взят в плен при сражении, – представил меня Асташев. – Он – антихристовой веры, правда. Но простим ему это за молодостью лет. Парень – неплохой. К тому ж языкам разным обучен. Немецкому и французскому. Пусть поживет у нас малость да Маришку научит по-нашему говорить. Вы уж не обижайте его. Пока…

Это последнее слово резануло мой слух и насторожило. И тут до меня дошло, что по-французски я, окромя десятка дежурных фраз, ничегошеньки не знаю. Мороз пробежал по коже, и я, наверно, побледнел.

Асташев тем временем продолжал меня подводить к членам своей семьи и знакомить.

– Это матушка моя. Пелагия Тимофеевна. А это сынок – Иван. Можешь, кстати, его и фехтованию научить. Младшенький мой – Дмитрий. А это дочурка – Настюха. А это мои жены. Старшая – Азиза. Она хозяйка в доме. По всем вопросам к ней обращайся. Елена – ее заместительница. Бортэ – это мой самый верный и надежный друг. Она монголка, из рода Чингизидов. А вот и твоя ученица… – голос воеводы сразу потеплел, стал томным и ласковым.

Он взял девушку под руку и подвел ко мне:

– Это Мари. Она из Бордо, из знатной семьи. Корабль, на котором она плыла, захватили корсары в Средиземном море. Потом невольничий рынок в Стамбуле. Гарем крымского хана Гирея. А когда их посол по весне был у нас, вел переговоры, чтобы сообща выступить против Екатерины, привез ее в подарок нашему царю. Но Великий Царь – человек набожный, старых порядков чурается. А я что? Для меня что ислам, что старая вера – все едино. Нельзя больше четырех раз жениться – не буду. Но все четыре жены мне нужны сразу, а не поочередно. Царь предложил. А как царю-то откажешь? Вот и случилась такая канитель. Но ты не смотри, что она была рабыней. Мари мне девственницей досталась. И не смей глаз на нее положить. А то у меня в подвале ножницы такие большие есть. Чик – и готово. Безобидным евнухом станешь. И хорошенько запомни. Та лестница, правая, – вход на женскую половину. Это мой терем, гарем по-татарски. Туда ни ногой. Мари будешь здесь, в горнице, учить. И чтобы при уроках всегда кто-нибудь из старших жен присутствовал. А теперь давайте помолимся и потрапезничаем…

«Отче наш праведный на небесах, да святится имя твое. И будет воля твоя и на земле, как на небе…» – Киреев стоял перед иконой Николая Чудотворца и молился. В церковь он забрел совершенно случайно. Шел из школы после уроков. Светило яркое весеннее солнце. С крыш домов обрушивалась звонкая капель. Ручьи журчали под ногами. На березах набухали почки. А перед глазами и в сердце – она.

«Но ведь нельзя так. Она – жена моего лучшего друга. Мать его детей. У них крепкая и дружная семья. Он – богатый человек. У него все получается. А я кто? Неудачник. Разведенный. Мне своих детей не позволяют видеть. Даже какую-то дурацкую кандидатскую диссертацию и то не могу толком написать. Все мечусь меж двух берегов и не знаю, к какому пристать. А тут еще она. «Не возжелай жены ближнего своего», – сказано в Писании…