Александр Казанцев - Купол Надежды (Роман-газета)

Поистине нельзя ученых допускать ни к какому руководству! Но подлинная беда не в этой возрожденной латыни, а в том вреде для мировых рынков, который наносит дальнейшее существование Города–лаборатории.

— Не говорит ли господин по–русски? — спросила рыженькая.

Генри Смит обрадовался. Недаром он изучал этот трудный язык. Девушки могли кое–как объясняться на нем.

Одна из них отправилась из Индонезии, другая — из Израиля.

— Ну как, красавицы? — подмигнул Смит, привычно вступая в свою роль. — Что дома не сиделось? Или безработица всех ухажеров… как это сказать? — проглотила, съела, слизнула?

Девушки фыркнули в свои бокалы.

— Не только это, господин, — сказала рыженькая израильтянка. — В Городе Надежды есть надежда…

— Какая надежда?

— Бомбы не будут взрывать, война не грозит у самого порога дома.

— Если война будет в мире, то и Городу Надежды придется несладко, — опять подмигнул Смит.

— Не будет войны во всем мире, — вспыхнула черноволосая бронзовокожая индонезийка. — Несладко не будет! Не будет!..

— Ого! — заметил Смит, сползая с табурета.

Охота продолжать разговор на тему о будущем, и наверняка коммунистическом, у него отпала.

Он стоя допил свое виски и с испорченным настроением перешел в гостиную, оформленную в древнем эллинском стиле — мрамор, античные статуи, фрески — и носившую название «Таис Афинская».

На памятной доске Смит прочитал, что роман Ефремова с таким названием повествует о блистательной гречанке, которая прошла с Александром Македонским его победный путь, стала египетской царицей и жрицей тайного храма, а потом по доброй воле отправилась в древний город–коммуну Уранополис, где создавались устои будущего человечества.

Генри Смит поморщился. Коммунистическая пропаганда!

«Уж не смахивает ли Город Надежды на современный Уранополис? — ожгла Генри Смита мысль. — Надо взглянуть на дело и с этой стороны».

— Хэлло, джентльмены! — воскликнул Генри Смит, бесцеремонно присаживаясь к столу, за которым расположились его знакомые: профессор Смайльс и профессор Мирер.

Оба члена Особой комиссии никакой радости на своих важных лицах по поводу состоявшейся встречи не изобразили. Но Генри Смит не сбавлял ни тона, ни скорости:

— Прежде всего хочу вас поздравить, джентльмены, с заслуженной Нобелевской премией, присужденной вам обоим на равных. А также с избранием вас одного в палату лордов, а другого в сенат США. Не выпить ли нам по этому поводу? Здесь еще не додумались до сухого закона! И не обсудить ли нам ваши будущие выводы по поводу коммунистического гнезда под антарктическим льдом?

«Да, я счастлива! Честное слово! И об этом счастье я и хотела писать, начиная свои «подледные записки», но жизнь есть жизнь, даже с таким замечательным человеком, как Николай Алексеевичу мне придется рассказать о штурме нашей «подледной крепости», которую он защищал.

Николай Алексеевич нервничал. Но только я могла заметить это. Ведь я знала каждое его движение, интонацию голоса, выражение лица. Для всех он был по–прежнему бодрым, энергичным, заботливым.

Я поняла, что не все в порядке, когда прибежала с работы, чтобы покормить Мишеньку. Мы с Николаем Алексеевичем так назвали сына в память Мишеля Саломака. Мама жила в соседней квартире, но ушла в Школу жизни и труда проведать Алешу, а я застала Николая Алексеевича… за стиркой пеленок! Хотела рассердиться, да не смогла. С неумолимой логикой и побеждающей улыбкой он объяснил, что в этом нет ничего унизительного, поскольку он любит малыша не меньше моего. Тем более что меня считает не только кормилицей нашего сыночка, но и всеобщей кормилицей. Я ведь руковожу (подумать только!) «заводом вкусных блюд», где в привычные виды пищи превращается бесцветный и безвкусный белок дрожжей кандиды с биофабрики Мелхова. (Юрий Сергеевич все–таки приехал сюда, но уж, конечно, не из–за сына, к которому безразличен, а скорее всего в расчете на кресло директора будущего международного концерна искусственной пищи!)

Я отняла у Николая Алексеевича пеленки, которые он едва не спалил перегретым утюгом, усадила напротив себя, взяла его нервные руки в свои и стала допытываться, что с ним.

Он сознался, что действительно встревожен беспринципной возней вокруг дальнейшей судьбы Города Надежды. Придется ехать в Нью — Йорк, участвовать в прениях, защищаться.

Один раз я едва не умерла, узнав, что с ним случилось в Централь–парке, а теперь… Нет!.. Я его не отпущу! Видимо, самым лучшим аргументом у женщин всех времен были слезы. И он уступил, согласился с моими доводами, решил пригласить в Город–лабораторию комиссию ООН. Пусть посмотрят, прежде чем обсуждать и решать.

И вот удивительный лайнер «Иван Ефремов» встал на рейде в нашей бухте. Втроем с Николаем Алексеевичем и Вальтером Шульцем мы шли по каменной дороге из города в «порт», как звучно назывались прибрежные Скалы пингвинов.

От спущенного к воде трапа отчалил катер на подводных крыльях и помчался к берегу.

Первым на камни из катера выпрыгнул американский журналист, чем–то напоминавший ковбоя из голливудских фильмов. Не хватало только кобуры с кольтом у пояса.

— Хэлло, мистер Анисимов! В жизни не видел ничего красивее! Гостеприимно ли тащить нас в ледяную пещеру, лишив такой бухты, айсбергов, пингвинов и этих нежных красок, неведомых ни одному художнику!

— Мы решаемся на это только ради того, чтобы показать вам нами сделанное, — улыбнулся Николай Алексеевич, здороваясь с англичанином и американским сенатором.

Последней с катера, подобно богине красоты, сошла Шали Чагаранджи, закутанная в меха, из–под которых снизу виднелось яркое сари. Она озаряла всех «лучезарной улыбкой», как потом говорил о ней Вальтер Шульц, сразу попавший к ней в плен.

Расточая любезности, он повел ее к Гроту в сопровождении строгого седого профессора из Польши и низенького приветливого вьетнамского министра неопределенного возраста.

Анисимов оживленно обсуждал со своими коллегами научные проблемы, а мы с Генри Смитом чуть поотстали.

— Всю жизнь мечтал о романтике! — вздыхая, говорил он. — Не могу вам передать, с каким волнением войду в ваше подземное царство, принося на его алтарь очень многое.

— Вот как?

— Ну конечно! Вам этого не понять! Но я выкурил последнюю сигарету на лайнере!

— В нашем подледном городе недопустимо никакое загрязнение воздуха и никакая трата кислорода на горение. Поэтому мы и идем пешком, а не едем на автомобиле. Электромобили перевозят грузы и доставят ваш багаж ночью. Днем все дороги только для пешеходов.

— Я автомобилист, но я восхищаюсь вашими порядками. Дышать на улицах Нью — Йорка трудновато, это верно! Мне приятно написать об энтузиастах, предвосхищающих будущее. Ах, если бы я мог победить в себе вчерашний день!..