Сергей Голосовский - Идущий к свету

Свежий ветер с улицы мгновенно наполнил комнату влажной прохладой. Старая, прожженная в нескольких местах занавеска игриво бросилась Павлу Ильичу в лицо.

Он откинул занавеску и высунулся в окно.

Давным-давно Саул так же выглядывал в окно своего собственного дома в Иерусалиме. В ту ночь он с нетерпением ждал гостей. Он представлял, как они молчаливо прошествуют в белых одеяниях к дому своего нового друга, и он узрит их, и спустится вниз по широкой каменной лестнице, убранной цветами, и с полным достоинства поклоном впустит их в дом. Он ждал этого, как ждут величайшего в жизни торжества. На нем был белоснежный, из тончайшего сукна хитон, ниспадающий до самых сандалий, сделанных из самой лучшей, как утверждал обувщик, рыбьей кожи. На голове была белая шапочка-кипа, вышитая по краю тончайшим золотым узором. Пальцы украшали перстни — наследство от отца и деда. Каждый бесценный перстень имел более чем столетнюю историю, а один, по семейной легенде, был вынесен основателем их рода из египетского плена, с риском для жизни снявшим его с пальца того уже мертвого египтянина-надсмотрщика, которого в гневе убил сам Моше-рабейну, Моисей. Перстень этот был сделан в виде глаза, и Ор (так звали предка), скитаясь по пустыне со всем народом, хранил этот перстень как зеницу ока. А когда умирал в пещере неподалеку от горы Синай, то завещал его единственному позднему сыну своему.

Буду зреть я этим оком, промолвил он, умирая, и, как гласила семейная легенда, показал при этом на глаз, изображенный на перстне: И увижу землю обетованную и счастье народа и семени моего.

Саул смотрел на это кольцо, и ожидание не казалось ему долгим он ощущал, как новый путь возвеличит его и восславит его род еще более, чем когда бы то ни было.

Внезапно Саул почувствовал, что кто-то тихо вошел в комнату и встал у него за спиной. Он резко обернулся и увидел Симона с братом, которые, видимо, воспользовались знакомым Симону черным ходом и вошли без стука. Вид у них, особенно у Симона, был несчастный и понурый. Какие там белые одежды! На них простые серые рыбацкие плащи, выцветшие и заплатанные. Симон был вдобавок бос.

Предвосхищая вопрос Саула, Симон заговорил:

— Они не захотели прийти к тебе, Саул, и сказали, что никогда не придут и знать тебя не желают.

Саул молчал, лицо его приняло ожесточенное выражение. Андрей продолжил речь брата:

— Они сказали: ничто не мешает тем евреям, которые почитают справедливым и верным учение Иисуса, обратиться к любому из нас. И никто не получит от нас отказа всякий страждущий обретет у нас и знание, и надежду, и веру, и любовь.

Но понуждать даже словом вступать в наше братство мы не можем, ибо это противоречит основам и традициям нашей общей веры. Так сказали они, и так я передал. И еще они добавили, что не было нас сверх тех, что знают, да еще Иуды Искариота, который исчез тогда же, когда и ушел от нас наш учитель, и разные о том есть слухи, но правды не знает никто.

А римского гражданина иудейской веры Саула они не знают, и учитель его нам не называл, а потому: что бы ни проповедовал тот Саул, мы тому не свидетели.

— Ну что же, дурная весть тоже весть! Спасибо и на том. Присядем же к столу!

Саул жестом пригласил своих гостей к роскошному, накрытому на полтора десятка людей, столу. Великолепный ужин явно не входил в их изменившиеся планы, но они… были попросту голодны и потому робко присели у самого краешка стола. Саул, чтобы успокоиться, вращал поочередно перстни на пальцах вначале левой, потом правой руки. Два раза он широким шагом прошелся из конца в конец большой этой комнаты, глядя перед собой и сверкая своими темными очами в пустоту. Симон с братом затравленно следили за ним, но взоры их то и дело сами собой возвращались к блюдам с яствами.

— Да, да, прошу вас! — Саул тоже подошел к столу, на удивление легко поднял большой кувшин с терпким красным вином, разлил его по чашам, громко прочитал молитвы на вино и хлеб, и они приступили к трапезе.

Первым после паузы заговорил опять Саул.

— Значит, они готовы встретиться с любым евреем, пожелавшим стать последователем рави Иисуса, но только не со мной…

— Но ты же, Саул, утверждаешь, что ты не только равный с ними ученик рави, но и старший надо всеми.

— Да при чем здесь старшинство мне безразлично это. Деньги, власть, образование у меня есть и так. Не о том я пытаюсь до вас… — он махнул рукой, увидев испуганные лица собеседников, — ну, до них… докричаться, чтобы занять какое-то место у престола учителя, да будет ему Царствие небесное. Нет! Сколько вас было, когда покинул нас рави Иисус? А? А сколько новых еврейских душ обрело до сего дня истинную веру? Хорошо, если сотня. А я им предложил все силы свои и все влияние свое обратить в помощь, чтобы восславить имя Иисуса Учителя вашего, я хотел воспитать уже грядущее поколение так, чтобы земля Израиля превратилась в земную ступень к престолу Царствия небесного…

— Но наш обычай запрещает насильно обращать в свою веру, каждый должен сам выбрать!.. — еще раз напомнил Андрей после того, как едва не подавился слишком большим куском белого овечьего сыра.

— Да! Я вижу, что спор наш беспредметен. Скажите друзьям вашим, что нанесли они оскорбление и мне, и вере, причем вере своей собственной. Я мог бы покарать их, но моя совесть и вера не позволят мне причинить даже малейшее зло этим жестоковыйным людям. А вам я скажу так: если мои собратья слишком слабы и нерешительны, чтобы наставить на путь истинный Израиль, то я брошу к ногам рави Иисуса великий Рим.

Братья замерли и вмиг проглотили недожеванное. А Саул продолжал:

— Я вас приглашаю с собой, братья, и если вы знаете Ерушалаим, то я знаю и Рим, и мы взойдем на его престол, мы покорим его, вы своим знанием, ибо вы видевшие Учителя в земной его жизни, а я своей верой в Учителя и в каждое его слово. Вы со мной?

— Ты что, хочешь обрезать весь Рим, ты считаешь, что сможешь превратить это языческое капище в иудейский город? — вопросил Андрей.

— Нет! Я поведу людей напрямую к Иисусу!

— Но он проповедовал евреям…

— А услышать должен весь мир, и я буду гласом его.

— Саул! Это безумие! Как можно говорить слова Учителя тем, кто не знаком с законом Моисеевым?!

— Ну и что!

— Саул! Даже если тебя не распнут как осквернителя их богов и устоев и не посадят в клетку для безумцев, даже если они услышат слова твои, они их не поймут, они настроят капищ рави Иисусу и будут в жертву ему сжигать на кострах тех, кто верит по-иному — это будет новая страшная языческая вера…

— Как взбрела тебе на ум такая глупость, Андрей?! Неужели я так слаб умом или так хил здоровьем, что за те пятнадцать-двадцать лет, какие мне наверняка еще осталось прожить, я не выполню своей задачи и не втолкую людям, что есть добро, а что зло?