Филип Фармер - Т. 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол

— А что случится, если ее отпустит не ламедоносец?

— Откуда я знаю! — он уже начал потихоньку заводиться. — Такого еще не случалось. Это же само собой разумеется, хотя у Сигмена об этом ничего не сказано. Такие вопросы могут возникать только у чуждых нам по духу людей.

— Но борода — это такое уродство, — она стояла на своем. — Она к тому же исцарапает мне все лицо. Мне будет казаться, что я целуюсь с кустом репейника.

— В таком случае, — рявкнул он, — тебе либо придется научиться целоваться с репейником, либо научиться обходиться без поцелуев вовсе! Я обязательно отпущу бороду!

— Ну послушай, — она прильнула к нему, доверчиво глядя ему в глаза, — тебе же вовсе не обязательно ее отращивать. Что за радость быть ламедоносцем, если это не дает тебе большей свободы, чем раньше? Ты же все равно продолжаешь делать только то, что другие решили за тебя.

Хэл не знал, на что решиться: если он не согласится, то она действительно может перестать его целовать; а если он согласится с ней, то что скажут остальные ламедоносцы? На «Гаврииле» подобный жест могут счесть подозрительным.

В результате этой внутренней борьбы он заявил Жанет, что она полная дура; она ответила ему с не меньшим жаром и страстью, и кончилось все это тем, что они окончательно разругались. Причем настолько, что прошло полночи, прежде чем она сделала первые шаги к примирению. Рассвет застал их в полном согласии, умиротворенно доказывающих друг другу свою любовь.

В это прекрасное утро он побрился. И ничего не случилось: в течение трех последующих дней он не услышал на «Гаврииле» ни одного замечания и уже стал приписывать косые взгляды, которые, как ему казалось, он иногда замечал, своему воспаленному, отягощенному комплексом вины воображению. В конце концов он решил, что у всех есть дела поважнее, чем забивать себе голову вопросами, почему ламедоносец Ярроу ходит без бороды. Он до того распоясался, что стал уже подумывать, нет ли у ламедоносца других обязанностей, которыми можно было бы также пренебречь.

А на четвертый день его вызвали к Макнеффу.

Сандальфон, прежде чем ответить на приветствие, несколько минут изучал лицо Хэла своими выцветшими глазами и наконец сказал, поглаживая свою пышную холеную бороду:

— Я знаю, Ярроу, что вы с головой ушли в работу по изучению очкецов. Это похвально. Однако, несмотря на ваше рвение и самоотверженность, вам не стоит забывать о некоторых не менее важных вещах. Да, конечно, мы живем здесь, оторванные от родных корней, и все наши помыслы направлены на то, чтобы поскорее приблизить день реализации Проекта.

Он поднялся из-за стола и принялся расхаживать по кабинету.

— Но вы обязаны знать, что звание ламедоносца не только дает вам привилегии, но и требует от вас выполнения определенных обязанностей.

— Шиб, абба.

Макнефф резко остановился, развернулся и ткнул в сторону Хэла длинным костлявым пальцем:

— Тогда где ваша борода? — громоподобным голосом спросил он, добавив к вопросу испепеляющий взгляд.

Хэла бросило в дрожь, как всегда с самого детства, когда тот же трюк проделывал с ним Порнсен. И как обычно в таком состоянии, мозги отказали.

— Но я… Я же…

— Мы не только должны прилагать все свои силы, чтобы добиться титула «ламеда», но также и после мы должны неукоснительно заслуживать честь носить это звание. Безупречность и еще раз безупречность — вот чего нам следует держаться в нашей извечной борьбе за чистоту и целомудренность.

— Приношу извинения, абба, — голос Хэла дрожал, — но я и стараюсь изо всех сил извечно бороться за чистоту и целомудренность.

Он отважился, говоря это, поднять глаза на сандальфона и сам поразился, откуда вдруг в нем взялось столько нахальства: так возмутительно врать ему, погрязшему в многоложестве, врать в глаза самому сандальфону, безупречному и совершенному! Наглость высшей пробы!

— Однако, — Хэл начал постепенно приходить в себя, — я как-то не подумал, что моя непорочность зависит от того, бреюсь я или нет. Ни в «Западном Талмуде», ни в каком другом из трудов Предтечи нет ни слова на эту тему.

— И это ты осмеливаешься мне толковать писание?! — прогромыхал Макнефф.

— О нет, ни в коем случае. Но ведь то, что я сказал, соответствует действительности, не так ли?

Макнефф возобновил свои хождения.

— Мы должны стремиться к чистоте и безупречности. И малейшее отклонение от верносущности, малейший шажок к мнимобудущему ляжет на нас несмываемым пятном. Да, действительно, Сигмен никогда не говорил об этом прямо. Но давно уже известно, что лишь чистота дает нам право уподобиться Предтече в облике его. Быть безупречным — значит и выглядеть безупречно, как наш великий духовный вождь.

— Полностью с вами согласен, — Хэл почтительно склонил голову. Растерянность, продиктованная привычкой трепетать перед Порнсеном, уже прошла. Какой там Порнсен — иоах мертв, сожжен, и пепел его развеян по ветру. Хэл сам организовывал всю эту траурную церемонию! Так что надо себя брать в руки и закреплять свои позиции.

— Как только обстоятельства мне позволят, я тут же перестану бриться. Но сейчас, когда я постоянно общаюсь с очкецами, в целях получения у них большей информации, я делаю то, что считаю более соответствующим цели и духу нашей работы.

Я выяснил, что борода вызывает у них чувство антипатии, так как у них самих, как вы знаете, она не растет. Они никак не могут понять, зачем мы оставляем ее, если можем сбрить. В присутствии бородатых людей они чувствуют себя скованно, словно не в своей тарелке. Мне пока что не хотелось бы терять у них то доверие и расположение, которых я уже добился.

Но как только проект будет запущен, я тут же начну отращивать бороду.

— Хм-м-м! — Макнефф задумчиво потеребил завиток волос на щеке. — В этом что-то есть. В конце концов, мы находимся в чрезвычайных обстоятельствах. А почему ты раньше мне об этом не сказал?

— Вы работаете днем и ночью — я не осмелился побеспокоить вас из-за такой мелочи, — ответил Хэл, внутренне опасаясь того, что Макнефф сможет найти время и дать себе труд проверить его утверждение об отношении очкецов к растительности на лице. Лично Хэлу они об этом не говорили ни слова. Он изобрел себе оправдание, вспомнив о том, что когда-то читал о реакции индейцев на бороды белых.

Макнефф, прочитав еще одну коротенькую лекцию о необходимости стремления к безупречности и чистоте, наконец отпустил Хэла, и он, внутренне содрогаясь от пережитого, вернулся домой. Там он, для того чтобы успокоиться, принял пару коктейлей, а потом еще пару для того, чтобы окончательно прийти в себя и морально подготовиться к ужину в обществе Жанет. Он уже заметил, что чем больше выпьет, тем легче ему переносить отталкивающее зрелище обнаженного рта, пережевывающего еду.