Анастасия Баталова - Исполнитель желаний (СИ)

Шаман-отец сердито сдвинул густые брови.

Юноша молчал. Вид у него был дерзкий и решительный. Он медленно обвел глазами стоящих широким кольцом людей и произнёс, указывая на Билла:

— Мне всё равно никто не поверит, если я скажу, что ждёт этого человека.

Потом он перевёл взгляд на Киру, внутри у которой с каждой секундой рос, становясь всё оглушительнее, всё нестерпимее, звонкий трепет тревожного предчувствия. Все части её тела стали будто бы намного легче; в животе поселилась наэлектризованная пустота.

Лучезар сделал шаг назад, резким движением выдернул из круглого праздничного каравая, который должен был поднести гостям его почтенный отец, длинный хлебный нож с деревянной ручкой — обнажённая сталь ударила по глазам молниеносным бликом — прежде чем кто-либо из присутствующих успел осознать происходящее, Лучезар со звонким стуком положил нож на пол прямо к ногам Кирочки.

Крайнее изумление отразилось на лицах всех членов общины. По живому кольцу, сомкнувшемуся вокруг гостей, волной прокатился неопределённый испуганно-жалобный вздох.

— Лучезар! — сорвавшись со своего места в кольце и выскочив вперёд, в панике выкрикнула Златояра, — Он не ведает, что творит! Ему всего пятнадцать лет! — срывающимся голоском запричитала она, обращаясь к Кирочке, — Он ведь как брат мне теперь стал, я как о родном о нём пекусь… Прошу вас, отдайте этот нож мне…

Некоторое время Кирочка стояла в нерешительности; она не имела ни малейшего представления о том, что ей надлежит делать. В первый момент она, конечно, не собиралась поднимать брошенный нож, но по мере того, как Златояра подбиралась всё ближе и ближе к нему, тянулась к рукоятке своими бледными тонкими руками, в душе Кирочки уверенно назревал протест; причитания блондинки были ей неприятны, да и большинство странных обычаев общины не вызывало у неё тёплого отклика.

— Насколько я поняла, — произнесла она, наклоняясь за ножом, — это подарок, и теперь только я решаю, как мне им распорядится.

Солнечные шаманы потрясенно молчали. Лучезар стоял, глядя в пространство; гордое юное личико его было бледно.

— Понимаешь ли ты, сын, что это для тебя означает? — раздался в гнетущей тишине громовой голос Верховного Шамана.

— Да, отец, — тихо ответил юноша. Он опустил голову; широкая золотая прядь соскользнула как лента, заслонив половину его лица.

— Но это же немыслимо… Это…это… ужасно! — Беспомощно всплеснув руками, Златояра горестно всхлипнула.

— Одумайся, брат, — строго сказал Светозар.

— Оставьте его. Пусть он сам сделает свой выбор.

Как на выстрел все обернулись в сторону произнесшего последние слова. Это нарушил своё молчание сребровласый старик, тот самый, что отпирал и запирал ворота замка, топил печи, мёл лестницы, мыл полы, стёкла, стены и делал много другой тяжёлой неприятной работы. Во время длительных трапез он безмолвно следил за порядком на столе. Приносил и уносил глиняные чаши, разливал морсы и настойки. Много лет он прожил не произнеся ни единого слова, ему запрещено было разговаривать с "чистыми" детьми Священного Солнца, и от долгого молчания голос старого слуги был скрипучим и страшным.

— Я о своём выборе не пожалел ни разу, — продолжил он, тяжело и надрывно откашлявшись, — Я встретил свою единственную женщину много-много лет назад. Её звали Элайза Грэйн, и она была "серым" лейтенантом. Когда я увидел её, моё сердце забилось сразу по всему телу, размножилось, разлетелось на тысячи осколков. Я понял вдруг, что если она не станет моей, то жизнь не будет иметь никакого смысла, будет пустой и напрасной, вся, до самого конца, что бы ни происходило вокруг и кто бы ни находился рядом. Мне тогда только исполнилось семнадцать лет, и я знал, что меня ждёт…

Старик, устав говорить, прервался. В груди у него что-то зловеще заскрипело. Он откашлялся снова и продолжил говорить, ещё глуше, ещё страшнее. Звуки, которые неохотно выпускало на волю его иссохшее горло, расправлялись, летели, настигали внезапно притихших людей, вея на них холодом, безнадёжностью, смертью — словно неожиданно разверзлась посреди огромного зала забытая могила.

— Несмываемое клеймо "блудник", долгие годы позора, всеобщее презрение, вся самая тяжёлая и чёрная работа, может быть, даже смерть — вот что обещала мне единственная ночь, проведённая в объятиях возлюбленной. Настолько скверной, непозволительной, недопустимой кажется нашему солнечному народу связь без будущего, без привязанности, и с женщиной, у которой она, эта связь, не первая и не последняя. Они не подают вам руки… — Старик обернулся и посмотрел на Билла. — Потому, что они не признают никаких обычаев кроме своих, и невыносимо горды тем, что сами свои же обычаи исполняют. И какое бы великое добро вы ни сделали для них, какой бы подвиг ни совершили, они будут вас благодарить в глаза, но на душе у них будет одно — презрение к вам, бесконечное презрение в детям Тёмного Неба, к вашим мерзким обычаям, поощряющим насилие над животными, чревоугодие и неразборчивый блуд…

Старик снова замолчал. Скрипучий рвущий нутро кашель согнул его. Но он нашёл в себе мужество говорить дальше. Билл и Кира чувствовали с каким трудом даётся ему каждое слово.

— Мне тогда было только семнадцать лет. Впереди у меня была вся жизнь — длинная жизнь в любом случае без неё. И единственный шанс на счастье. То, что ждало меня впереди, было не важно. Существовал только миг — непостижимый в своей остроте и насыщенности — единственный миг, в котором я по-настоящему жил… И я подарил ей себя не задумываясь, не рассуждая, не заглядывая вперёд. Мы провели божественные сутки в маленьком домике лесника на берегу реки. А потом она исчезла. Так, как всегда исчезают, чтобы ничего не объяснять и не прощаться — ушла, пока я спал…Элайза забыла остричь мои длинные волосы. Так я и проходил с ними всю жизнь.

В подтверждение своим словам он слегка качнул головой. Серебристо-седые пряди ниспадали до самого пола словно пенистые струи водопада, обволакивая всё дряхлое, высохшее, измученное непосильным трудом тело старика.

— Мой народ был жесток ко мне — меня наказали обетом молчания, и в моей жизни не промелькнуло больше ни единого радостного мгновения… Но я ни разу, слышите, ни разу, не пожалел о том, что был с ней… На свете возможно такое великое, невыразимое, ослепительное счастье, что испытав его всего на мгновение, можно оправдать сколь угодно долгий срок ожидания или расплаты.

Старик замолчал, и все поняли, что больше он не скажет ни слова. Кирочка шагнула вперёд. В руках у неё сверкнул в свете множества ламп нож, подаренный Лучезаром.

— То, что когда-то было так красиво начато, должно быть достойно завершено.