Виталий Фролов - Цивилизация страуса

Гусев почувствовал, что он свой новый телефон уже не любит, но на сообщение кликнул.

С экрана телефона на Гусева уставилась его собственная фотография, отсканированная с паспорта. Гусев бегло просмотрел страничку. Фамилия, имя, отчество, дата и место рождения, места учебы и информация об армейской службе редактированию не поддавались. Подправить можно было только всякие мелочи, вроде политических взглядов (по умолчанию стояли «индифферентные») и исповедуемой религии. Сначала Гусев поискал ссылку на удаление аккаунта, но таковой не обнаружилось. Тогда он поменял «православие» на «светский гуманизм», а политические взгляды трогать не стал, так как в нынешней политике совсем не разбирался.

Информационный блок в правой верхней части экрана сообщил Гусеву, что на данный момент в социальной сети «Моя страна» зарегистрировано двести с лишним миллионов пользователей.

Телефон пискнул, извещая Гусева о новом полученном сообщении. Гусев открыл вкладку и обнаружил, что у него появилось три новых друга. Никого из этих людей Гусев не знал, да и не мог знать. У него вообще не было друзей, ни в старой жизни, ни, тем более, в новой.

Пока он раздумывал, что делать с тремя новоприобретенными знакомыми, жаждущими его дружбы, телефон пискнул еще раз и их количество увеличилось до семи. К тому моменту, как Гусев допил вторую чашку кофе и разобрался, как отключить звук, их было уже двадцать шесть.

Съемочная группа, состоящая из двух человек, появилась ровно в полдень, как и было обещано. Гусев отметил, что и девушка Ирина, с которой он разговаривал по телефону, и оператор Паша носили оружие. У Ирины был небольшой дамский пистолетик в кобуре под цвет юбки, а Паша носил на поясе здоровенный револьвер, который делал его похожим на ганфайтера из фильмов о Диком Западе.

— Так, а почему вы лысый? — поинтересовалась Ирина. — Вы же не были лысым. Он же не был лысым, да, Паша?

— Я побрился, — объяснил Гусев.

— Зачем?

— Чтобы голова дышала.

— Нет, — сказала Ирина. — Мне это решительно не нравится. Целевая аудитория может подумать, что во время криохранения вы потеряли все свои волосы. Это потенциально негативный момент, а потенциально негативных моментов следует избегать. Паша, дай ему свой бейсболку.

Гусев напялил бейсболку.

— Нет, — сказала Ирина. — Так тоже плохо. Получается, что мы что-то от зрителя скрываем, и зритель может это увидеть. Снимите бейсболку.

Гусев снял бейсболку и вернул ее Паше.

— И что же мне теперь с вами делать? — поинтересовалась Ирина.

Гусев пожал плечами.

— Ладно, снимем так. А волосы мы вам потом подрисуем. Ведь подрисуем же, Паша?

Паша кивнул.

— И пусть они будут мягкими и шелковистыми, — попросил Гусев.

Ирина шутки не оценила.

— Вот текст, — сказала она, передавая Гусеву машинописную страницу. — Хорошо бы, если бы отвечали так, как тут написано, и не несли отсебятины.

Пока Паша устанавливал камеру, Гусев ознакомился со сценарием. Ничего особо выдающегося, обычный рекламный текст. В начале карьеры ему приходилось выдумывать такую ерунду километрами, и он научился писать ее левой ногой, даже не подключая к этому занятию мозг.

— Мы готовы начинать? — спросила Ирина.

— Сперва я хотел бы удостовериться, что вы мне заплатили.

— Хорошо, — вздохнула Ирина.

Она взяла Гусевский телефон и быстро научила его, как связать аппарат с банковской картой. Пройдя авторизацию, Гусев вывалился в свой личный кабинет и убедился, что этим утром его счет увеличился на три с половиной тысячи рублей. Гусев удовлетворенно хмыкнул и нацепил на лицо самую жизнерадостную гримасу, на которую только был способен.

Съемки закончились к половине четвертого. Было записано три варианта ролика — с Гусевым, сидящим на фоне окна, с Гусевым, сидящим на фоне включенного без звука телевизора, и с Гусевым, гуляющим по улице. Гусев улыбался, нес стандартную чушь про хорошее обслуживание, доброжелательный персонал клиники «Вторая жизнь» и его отношение к пациентам, про то, в какой восторг его приводит словно чудом преобразившаяся страна и выражал надежду, что теперь, в новой жизни, все у него должно получиться не хуже, чем в старой.

Гусев давно усвоил, что жизнь в цивилизованном обществе покоится на устойчивой системе из лицемерия и вранья. Ты интересуешься, как идут дела, у человека, чья жизнь тебе абсолютно неинтересна. Ты заверяешь в бесконечном уважении человека, которого с удовольствием придушил бы и закопал на заднем дворе, если бы тебе не мешал страх уголовной ответственности. Ты превозносишь мудрость начальника на совещании, а в курилке обсуждаешь с коллегами, какой же он надутый индюк. Ты говоришь своей девушке, что ей идет ее новое платье, даже если ты абсолютно не разбираешься ни в платьях, ни в девушках.

Все врут, и ты врешь всем, и в конце концов ложь становится доведенным до автоматизма рефлексом.

Политики врут, и ты знаешь, что они врут, и они знают, что ты знаешь, что они врут, но ты все равно голосуешь за кого-то из них, потому что других политиков для тебя нет. Реклама врет тебе, что вот именно этот товар сделает тебя счастливым, и ты знаешь, что она врет, и что счастье, заключающееся в обладании какой-то вещью, просто не может быть настоящим, но ты все равно идешь в магазин и платишь за покупку, потому что других товаров для тебя тоже нет.

Гусев принял эти правила игры, поэтому в зачитывании текста, половина которого состояла из преувеличений, а половина — из откровенного вранья, не видел ничего постыдного. В конце концов, именно за это ему и заплатили.

Вечером Гусев отправился в бар.

Он чувствовал, что и в этой своей новой жизни делает что-то не так, но остановиться не мог. Старые привычки оказались слишком сильны, а здоровый образ жизни, на котором настаивали врачи, привлекал Гусева все меньше и меньше.

В глубине души Гусеву было стыдно, и он пообещал себе, что на днях запишется в какой-нибудь фитнес-клуб и постарается уменьшить потреблений сигарет и спиртных напитков, но этим вечером желание выпить чего-то покрепче, чем вчерашнее пиво, стало нестерпимым. Как и положено всякому взрослому и относительно разумному человеку, Гусев с легкостью нашел себе оправдание, списав непреодолимую тягу к алкоголю на культурный шок от знакомства с новым для него миром.

Поскольку дело было пятничным вечером, народа в питейное заведение набилось порядочно. Гусев не стал ждать отдельного столика и втиснулся в свободное место перед стойкой, аккурат между женщиной, которая выглядела, как роковая блондинка, и мужчиной, который выглядел, как успешный менеджер.

Роковая блондинка пила «мохито», и Гусев с некоторым удовлетворением отметил, что некоторые вещи остались неизменными. Успешный менеджер через трубочку потягивал какой-то незнакомый Гусеву коктейль и вертел в руках ложку. Обычную столовую ложку, казавшуюся чужеродным предметом в баре, в котором не продавали супа.