Андрей Ходов - Игра на выживание

— А если мы устраним источник этого соблазна?

— В смысле? — растерялся Николай Иванович.

— В смысле, если некому будет покупать. Если по результатам войны таковых не останется. Что тогда?

После беседы с Берией Николай Иванович вернулся домой в состоянии некой задумчивости. Что называется: «под впечатлением». С одной стороны, мысли Берии поначалу показались ему какими-то незрелыми, какими-то излишне идеологизированными. В принципе, разницу восприятия можно было списать на реалии нынешнего времени. Николай Иванович и у прочих местных ход мыслей не всегда понимал, вероятно, менталитет за прошедшие годы изменился изрядно. Но теперь подумалось, что, возможно, он сам неадекватно оценивает ситуацию. Возможно, у него у самого в голове куча тараканов, расплодившихся во времена застоя, перестройки, краха идеологии, тотального цинизма и прочих прелестей. А Берия мечтателем в розовых штанишках явно не является, еще тот волчара. Плюс к тому, несмотря на кажущиеся закидоны на идеологической почве, если это на самом деле закидоны, Берия все равно воспринимается как свой человек, а это главное.

Николай Иванович давно избавился от юношеских иллюзий о всеобщем счастье и благолепии и понял для себя, что люди делятся на своих и чужих. Исключений в этом деле не бывает. Даже у законченного мизантропа, ненавидящего всех и вся по определению и имеющего целью своей жизни полное уничтожение человечества, и то найдутся свои. Хотя бы такие же, как он сам, уроды, разделяющие аналогичные убеждения. Их он тоже может ненавидеть, но в случае чего непременно поддержит и прикроет. Похожая ситуация и с махровыми человеколюбцами, громогласно утверждающими, что уж они-то возлюбят всех и каждого. Когда доходит до дела, то быстро выясняется, что человеколюбие у них все же селективное. И переход от вселенской любви к воплям «раздавите гадину» зачастую бывает таким быстрым, что просто диву даешься.

Николай Иванович был завсегдатаем на нескольких форумах рунета и «своих» и «чужих» научился определять быстро и практически безошибочно. Просто по мироощущению. Спорить на определенные темы имело смысл только со своими. О чем, например, можно говорить с очередным деятелем, выбравшим в свое время «свободу» и заглядывающим на российские форумы с единственной целью насладиться наконец агонией ненавистной «рашки»? И в разочаровании, что она еще не подохла, подтвердив тем самым правильность его выбора нового места жительства, плюнуть на нее дополнительно пару раз. Он чужой, у него другая система ценностей, другие представления о «хорошо» и «плохо», аргументы на него не действуют, поскольку ему на них просто наплевать. Аргументы, они для своих, а у чужих есть свои аргументы, на которые плевать уже нам. Диалог соответственно проблематичен. Тем более что все эти аргументы и контраргументы давно известны, жеваны, пережеваны и даже таки обрыдли. В смысле словесные аргументы. Аргументацию экономической мощью и прочими «последними доводами королей» еще никто не отменял и вряд ли в обозримом будущем отменит.

Берия же, по ощущениям, казался Николаю Ивановичу своим, то есть человеком, которому «за державу обидно». А раз так…

Может, он и прав? Может, в самом деле, стоит попробовать? В тот раз мы понесли слишком большие потери, и ножки пришлось протягивать по одежке. Сейчас этих потерь пока нет, история пошла по другому варианту. Но как все в итоге сложится?

Вполне возможно, что и те двадцать с гаком миллионов погибших счастьем покажутся, а дело закончится нашим полным разгромом. И что тогда?

Опасная игра, что ни говори. Игра на выживание.

Николай Иванович встал, поморщившись от боли в суставах — старость не радость. Подошел к немецкому радиоприемнику фирмы «Телефункен», который ему установили три дня назад, включил аппарат, подождал, пока прогреются лампы. Потом начал вертеть верньер настройки, понемногу останавливаясь на каждой найденной работающей станции. Музыка чередовалась с голосами дикторов на русском, немецком, английском и «прочих там разных шведов» языках, перемежаемых шумом помех. В содержание передач Николай Иванович не вслушивался, продолжая думать о своем.

Третий новый год в новой жизни Николай Иванович решил встретить по всем канонам и традициям жизни старой. Хотя, если разобраться, это был уже четвертый его новый год в прошлом. Но первый пришлось встретить в свердловском госпитале без сознания, поэтому в счет он не шел. А два последних раза соблюсти традиции не удалось по техническим причинам. Попробуй, например, изготовить традиционный советский салат "Оливье", когда необходимый для него консервированный зеленый горошек по факту производит единственный в СССР консервный завод в Ярославской области, построенный еще до революции неким предприимчивым французом, да и то в ограниченных количествах. С майонезом те же проблемы. Его в Москве и области тоже делал единственный завод и опять же немного. Поэтому в прошлые разы с "Оливье" Николай Иванович пролетел. Но в этот раз об ингредиентах он позаботился заранее. Банка с зеленым горошком Пореченского консервного завода уже три месяца ждала своего часа. Фабричного майонеза достать так и не удалось, зато имелся рецепт и необходимые для его изготовления компоненты. Оливковое масло, лимон и специи Николай Иванович предварительно застолбил у поваров, а за индюшачьими яйцами пришлось посылать на птицеферму, точнее птичий двор соседнего колхоза. Майонез он решил изготовить сам, не доверив это ответственное дело штатным поварам, сомневаясь в их квалификации. Нет, готовили они вкусно, тут претензий не было, но в рамках проверенных временем народных рецептов и рекомендаций нового советского общепита. Извращениям упаднической французской кухни этих теток явно никто не обучал.

Подлив еще немного масла, Николай Иванович продолжил активно размешивать смесь, одновременно слушая радиотрансляцию. Звучащая из настенного репродуктора песня будила ностальгические воспоминания.

— И уносят меня, и уносят меня. В звенящую, светлую даль. Три белых коня, эх, три белых коня — декабрь, и январь, и февраль, — про себя подпевал Николай Иванович известной в этом времени певице, продолжая мешать.

— Чьи, чьи, вы говорите слова и музыка? — засмеялся он, когда песня кончилась, и диктор назвал авторов и исполнителей. — Вот народ! Как интересно они в этом случае гонорары с государством делят? Надо будет поинтересоваться, любопытно ведь. Кстати, дело тонкое. Для творческой интеллигенции гонорары — это святое. Все под неусыпным контролем кучи завидущих глаз. Если вдруг выяснится, что большая часть денег уходит государству, то непременно пойдут слухи, что песни эти на самом деле пишутся томящимися в сталинских застенках гениями.