Юрий Силоч - Союз нерушимый...

Но получилось как всегда.

После того, как район был перестроен и заселён, Дворец Советов решили перенести, а дома с номенклатурой, разумеется, остались.

Получился интересный казус: широкие проспекты вели к бассейну, а к Дворцу советов приходилось добираться чёрт-те как. Это создавало чудовищные проблемы с транспортом, особенно по утрам, когда вся эта орава ехала на работу.

С этим, конечно, пытались справиться, например, при помощи широкой подземной трассы. Но до её сдачи в эксплуатацию было ещё далеко, и длинные кортежи каждое утро стабильно застревали в пробках, состоявших исключительно из тех самых кортежей.

Машина остановилась у старого особняка, уцелевшего во время сноса лишь благодаря тому, что это была какая-то знаменитая усадьба. Интересное розовое двухэтажное здание с высокими окнами, закруглявшимися вверху. Вход — слева: массивные деревянные двери, на которых красовались огромные ручки из потемневшей меди. Рядом табличка — «Управа Района Хамовники». Немного дальше стояла «скорая» и легковой милицейский «москвич» — жёлтый, с синей полосой.

Я прошёл внутрь (дверь подалась очень тяжело и неохотно) и увидел стойку, за которой сидела очень нервная пожилая женщина, из-за причёски похожая на пуделя.

— Нельзя! Приёма нет! — взвизгнула она, заметив, как я вхожу. Удостоверение её успокоило. — А… Простите. Проходите, товарищ… — она подслеповато прищурилась… — майор. Второй этаж, там уже работают ваши.

Широкая лестница, устланная мягким красным (но грязноватым) ковром, привела меня на второй этаж. «Наши» обнаружились поблизости — в коридоре, напротив двойных дверей с золочёной табличкой «Приёмная». Судмедэксперт ходил туда-сюда со скучающим видом — он давно зафиксировал всё на фото и ждал, когда я дам отмашку и можно будет увозить тела для вскрытия. Поблизости торчали двое совсем молодых курсантов из милицейского училища: с виду обычные курносые и веснушчатые дворовые пацаны, которым кто-то смеха ради выдал тёмно-серую форму и погоны с буквой «К». Наглядная демонстрация катастрофической нехватки кадров.

Я присвистнул, когда узрел место преступления во всей красе.

Напротив приёмной располагался стеклянный шкаф, аналоги которого можно было найти в любой организации: там хранились всякие вымпелы, кубки и прочая лабуда, выигранная конторой или её сотрудниками. И вот рядом с этим шкафом, разбитым вдребезги, посреди вымпелов, мятых жестянок, выкрашенных под золото, и заляпанных кровью грамот, в красной луже лежал завязанный в три узла труп.

Меня чуть не стошнило при виде такого надругательства над человеческим телом. Серьёзно — это выглядело просто омерзительно. Руки, ноги, голова, торс — всё перемешано так, будто тело было колодой карт, и убийца её перетасовал. Белели осколки костей, кое-где прямо из кожи и обрывков ткани торчали длинные острые куски стекла и дерева.

В конце коридора лежало второе тело — мужчина в мятом сером костюме и рыжих ботинках. У этого трупа отсутствовала верхняя часть головы, а от шеи и нижней челюсти ещё шёл едва заметный дымок, вонявший горелой пластмассой и пережаренным мясом.

— И снова привет, Филипп Глебыч, — поприветствовал я судмедэксперта. Он пожал мне руку. — Ну, рассказывай.

— История такова, — начал он тихим голосом, похожим на завывание ветра в лабиринте склепов и могильных плит, — вон тот мужик без головы — Ухтин Павел Петрович. Бывший фронтовик, инвалид всего, что только можно. Старшина ВДВ. Принимал участие в Варшавской десантной операции, там же попал под обстрел, из которого выбрался только наполовину. После лечения и демобилизации вернулся в Москву и устроился сюда завхозом.

Я слушал, кивая.

— Кто ж тебе всё это рассказал?

— Местные, — пожал плечами судмедэксперт. — Пока не гавкнул на них, не отстали, всё тараторили.

— Продолжай, — попросил я.

— Был на хорошем счету, работал усердно, пил умеренно. Но сегодня, во время визита депутата Лукацкого, пошёл в приёмную и в два счёта превратил его тушку… Собственно, в это, — Глебыч, не подобрав подходящего сравнения, указал на тело. — А сам старшина после этого самоубился. При помощи имплантатов, судя по всему. Следов алкоголя или наркотиков у него в крови не найдено.

— А что с Лукацким?

— А ты сам не видишь? — эксперт посмотрел на меня со всей мировой скорбью во взоре. — Старшина его просто уничтожил. Более подробный список травм составлю, когда окажусь в Конторе. Хотя можно было бы ограничиться одним словом «фарш».

— У старшины были отключены боевые имплантаты? — поинтересовался я.

— Без аугментаций сделать такое с человеком невозможно, будь ты хоть трижды десантник.

— Поня-ятно, — протянул я. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы сделать вывод о сходстве этого убийства с предыдущим. Жертвы-депутаты, убийцы-фронтовики, а когда дело сделано, инструмент самоустраняется. Я вызвал перед глазами досье Лукацкого. Даты, учёба, рабочий путь… А вот и то, что мне нужно. Второй Белорусский фронт. Штабист, принимал участие в планировании Варшавского десанта. Занятно. Это было, безусловно, заманчиво — решить, что убийство произошло на почве ненависти к офицеру, из-за которого старшина остался инвалидом. Красиво получается. Очень красиво. И расследовать, вроде, ничего не надо. Снова на месте и мотив, и улики, и сам убийца. Тоже дохлый и потому немой. Можно было хоть сейчас подшивать информацию в соответствующую папочку и составлять рапорт.

Но это явно была попытка скрыть истинные мотивы.

Причём, не в пример прошлому разу, попытка достаточно топорная. Возможно, я просто параноик и игнорирую старую добрую бритву Оккама, но что-то внутри меня буквально кричало, что надо пинать экспертов. Пусть ищут хакера, способного на подобное, пусть восстанавливают мозги из дыма и сажи — плевать.

— Сейчас я осмотрю тут всё, а потом пойду опрашивать сотрудников, — сказал я, наконец, Глебычу. — Пять минут и можете грузить.

— Насчёт опроса… Всё от начала и до конца видела девушка-секретарь, но её только что забрали.

— Кто? Куда? — удивился я.

— Психушка.

«Ну да, действительно», — подумал я. Если уж у меня вид места преступления вызвал отвращение, то что говорить о несчастной секретарше…

Я подробно, борясь с тошнотой, осмотрел тела и вывернул карманы, но не нашёл ничего интересного: документы, карточки, немного наличных денег. У старшины, к моему изумлению, под рубашкой блестел маленький серебряный крестик. Пока я копался, на второй этаж поднялись две здоровые бабищи в белых халатах и колпаках — они несли с собой носилки.

— Забирайте, — скомандовал я, когда закончил, и санитарки утащили негромко похрустывающее тело Лукацкого. Курсанты наблюдали за этим с бледными лицами и, похоже, жалели о выборе профессии.