Юрий Силоч - Союз нерушимый...

Я откинул лёгкий, словно игрушечный, боковой люк, залез внутрь, плюхнувшись на жёсткое сиденье мехвода, и задраил всё, что только можно. Затаив дыхание, взглянул на датчик топлива и радостно вскрикнул: бак не был пуст.

— Повоюем! — я демонически расхохотался, чувствуя себя героем какого-то старого боевика.

Подержав несколько секунд кнопку маслозакачиваюшего насоса и доведя давление до нужного уровня, я вдавил кнопку стартера. Двигатель взревел и чуть было снова не заглох, отчего мои внутренности скрутил спазмом страх.

— Дава-ай! Давай, родная, заводись! — умолял я, и, похоже, старая САУ послушалась: мотор заработал ровно и чисто. По броне стучали тяжёлые пули, и это было похоже на один из тех случаев, когда моя машина попадала под сильный град.

Положив ладони на рычаги, я потянул их на себя, и самоходка, дёрнувшись, лихо сорвалась с места, взрывая гусеницами идеально ровное и стерильно-белоснежное покрытие пола. Прятавшиеся за перевёрнутыми столами гвардейцы такого поворота событий явно не ждали и отступили: я смотрел в визор на их помеченные серым фигуры, разбегавшиеся от моей машины, и орал во весь голос: «Броня крепка и танки наши быстры!»

Велико было искушение напугать их чем-нибудь более весомым, и я, пошарив по приборной панели, нажал кнопку активации курсового пулемёта, но не судьба — оружие не отозвалось, выдав на небольшом экранчике зелёную надпись: «Устройство не найдено. Обратитесь к администратору».

Гвардейцы успели покинуть зал и двери начали закрываться, угрожая заблокировать меня здесь до тех пор, пока «Лебедевцы» не найдут средство против сумасшедшего на самоходке.

Поддавшись панике, я дёрнул рычаги с такой силой, что слегка погнул. САУ катилась вперёд, одинаково равнодушно пережёвывая металл, стекло, электронику и документы. В кабине же это было незаметно — ни единой тряски и вздрагивания, я подскочил лишь, когда под гусеницами скрылся здоровый манипулятор, на котором кто-то оставил висеть белый халат. Я врезался в ворота, как клин рыцарей-тевтонцев в ряды русской лёгкой пехоты на Чудском озере.

Удар, из-за которого я едва не встретился с листом лобовой брони, яростный скрежет — и тяжёлые створки рухнули, прихватив с собой кусок стены, под которым оказались погребены невезучие гвардейцы. Взметнувшаяся в воздух серая бетонная пыль обволакивала всё вокруг, по броне снова застучали выстрелы, а я промчался через длинный белый коридор… Стоп!

Слишком поздно я вспомнил, что за дверью находится лифт, и поплатился за это. Ужас пронзил всё тело так, словно меня насадили на копьё. Я выругался и постарался затормозить, но поздно: многотонная махина смяла хлипкую кирпичную кладку, двери шахты — и ахнулась вниз, увлекая за собой матерящегося меня. Это столкновение запомнится мне надолго: казалось, что содрогнулся каждый атом в теле. Я изо всех сил приложился головой о лобовую броню и грудью о рычаги. Судя по острой боли в рёбрах дела были плохи — панцирь сержанта и армирование костей не помогли: я что-то себе сломал.

Машина простояла на месте ровно секунду и с оглушительным хрустом снова провалилась. Здание было крепким, но перекрытия всё равно не держали такую махину, поэтому я падал — этаж за этажом, удар за ударом. Меня болтало внутри, как вишенку в колбе бармена: если бы не бронежилет с прочными пластинами, моему позвоночнику и рёбрам сразу же пришёл бы конец. Но броня, к несчастью, не защищала всю мою тушку: все выступающие части нещадно бились, стукались и ломались. Попытки ухватиться хоть за что-нибудь неизменно заканчивались неудачей и новой болью — острой, чудовищной, невообразимой. Тело превратилось в котлету.

Наконец, самоходка остановилась. Я лежал грудью на рычагах и не мог даже простонать. Вдохнуть тоже не получалось: воздух входил с хрипом, а выходил, принося с собой из лёгких солёную жижу характерного вкуса.

«Нельзя!» — твердил я сам себе. Перед глазами висела кровавая пелена.

«Нельзя!» — попытка выпрямить спину едва не отправила меня в беспамятство: в тело словно вонзились десятки ножей.

«Нельзя!» — открыть люк. Сломанные пальцы торчат во все стороны под удивительными углами.

«Нельзя!» — перевалиться через край и упасть на пол. Сознание терять тоже «Нельзя!» Но как же больно…

«Нельзя!» — ползти в сторону, подальше от самоходки. Выбраться во что бы то ни стало. Только не умирать, только не сейчас, только не так. Не в преддверии «Большого Концерта».

«Нельзя!» Силы уходят. Конечности не слушаются. Тело немеет. Я оглядываюсь и вижу, что оставляю позади кровавый след.

Когда плита с лежащим поверх неё моим телом проваливается вниз, в пустоту, я понимаю, что мне не казалось, и здание действительно повреждено больше, чем я предполагал раньше.

Удар, практически неощутимый из-за того, что я больше ничего не чувствую.

Ослепшие глаза закрываются, лишь в мозгу остаётся гореть, словно яркая неоновая вывеска, мысль: «Нельзя!»

Чьи-то сильные руки подхватывают моё тело, укладывают на жёсткий стол, в два счёта срывают броню, шинель и остальную одежду.

И перед тем, как пришла тьма, я увидел самое жуткое зрелище в своей жизни: надо мной склоняются четыре уродливых женских лица, вымазанных в белой пыли.

Потолок не был белым.

Почему-то все считают, что потолки в больницах и прочих подобных казённых учреждениях, куда попадают главные герои книг, фильмов и игр должны быть белыми, и в этом смысле я сломал стереотип.

Мой был жёлтым — цвета старой книжной страницы. По нему расплывались круги разной насыщенности: от совсем незаметного, близкого к белому, до почти что коричневого. Последние находились возле серой трубы, протянувшейся из потолка к батарее. Перед тем, как полностью вернуться в сознание, я успел заметить, что новую краску наносили прямо поверх облупившейся старой, не зачищая, отчего поверхность трубы напоминала географическую карту неизвестной страны.

В тесной палате едва-едва помещалась кровать и тумбочка нежно-голубого цвета с написанным белой краской инвентарным номером. Окон не было, свет давал висевший под потолком плафон, похожий на таблетку. Внутри него я видел тёмные точечки дохлых мух.

На удивление, первой мыслью стало не «Где я?» и даже не «Почему ничего не болит?»

Я с наслаждением подумал: «Наконец-то, выспался», — и едва поборол желание повернуться на бок и заснуть.

Секундой позже пришло понимание, что это невозможно: я был прочно пристёгнут к кровати стальными наручниками, а к венам обеих рук вели рыжие трубки капельниц. Это подстегнуло воспоминания и запустило мыслительный процесс. Память и предположения навалились скопом и закричали наперебой, как во время вечеринки-сюрприза, когда включается свет и в комнате оказывается целая куча народу. Усилием воли я успокоил весь этот парламент и давал слово всем по очереди.